Лена даже не взглянула в его сторону и спокойно проговорила
в микрофон:
– На этом наша встреча закончена. Всего доброго. Спасибо за
внимание.
– Эй, сероглазая! – раздался в гробовой тишине голос из
Первого ряда. – Я вопрос тебе задал, адресок-то дашь домашний?
– Адрес редакции напечатан в каждом номере журнала, на
последней странице. Пишите, милости просим.
– На х… мне твоя редакция, – сплюнул золотозубый, – ты
сама-то замужем, или как? А, сероглазая?
Лена отложила микрофон. Она боялась взглянуть вниз, в первый
ряд. Она заметила, как один из офицеров охраны что-то быстро сказал другому,
тот вышел, а через минуту в обе двери зала вбежало несколько солдат с
автоматами.
– Отвечай, когда к тебе обращаются! – вполне мирно произнес
один из приближенных златозубого.
– А даже если и замужем, – махнул рукой в татуировках златозубый,
– я ведь только дружить хочу. Подружись со мной, сероглазая! Прямо сейчас. Я и
место подходящее знаю, ты не думай, здесь тоже можно уединиться.
Два амбала лениво, как бы нехотя, поднялись со своих стульев
и шагнули к сцене. Одновременно к Лене с двух сторон подскочили Митя и Ольга и
встали рядом с ней, вплотную. Прохода за сцену не было, выйти можно было,
только спустившись в зал.
Через минуту вся тройка была окружена солдатами, и только
так, в плотном кольце, они покинули зал.
Лена пришла в себя в кабинете начальника колонии. Залпом
выпив стакан воды из графина, она закурила, и только тогда ее перестало трясти.
– Объясните мне, что я сделала не так? – тихо спросила она
начальника, пожилого полковника.
– Да в общем, ничего особенного вы не сделали. Здесь свои
законы, вы их знать не обязаны. Просто этот Слепак, он опущенный. То есть самая
что ни на есть презренная личность. Тут, в первом ряду, Гриценко, – авторитет,
коронованный вор. Вы как бы пошли наперекор, похвалили того, над кем можно
только издеваться. Нарушили закон. Но вы не переживайте, в прошлом году один
писатель, который с «Юностью» приезжал, догадался прочитать рассказ с
откровенной любовной сценой. Очень даже откровенной.
– И что было? – спросил Митя.
– На сцену ринулись, там две женщины, одна средних лет,
завотделом, другая молоденькая, корреспонденточка. В общем, пришлось как
следует вмешаться, свалка на сцене получилась. Так что ваш случай – еще
цветочки.
– Скажите, если это опасно, зачем вы приглашаете выступать?
– поинтересовалась Ольга.
– Ну, особой-то опасности нет, – усмехнулся полковник, –
охрана вооруженная, все под контролем. Зона есть зона, но и здесь тоже – люди.
– А за что сидит этот Слепак? – спросила Лена.
– По сто шестьдесят первой, пункт "а". Ларек
грабанули они с приятелем. За грабеж сидит.
* * *
Вечером они должны были отправиться в Тобольск. После
выступлений остался всего час на отдых и сборы. Но собирать было особенно
нечего.
Они пили чай в номере, когда вошел комсомолец Володя. Рядом
с ним стоял высокий, широкоплечий светловолосый человек лет двадцати пяти, с
приятным интеллигентным лицом и умными, чуть растерянными зеленовато-голубыми
глазами. На кармашке темно-синей куртки-ветровки краснел маленький
комсомольский значок.
– Познакомьтесь, ребята, Вениамин Волков, завотделом
культуры Тобольского горкома ВЛКСМ, – представил его Володя, – он прилетел по
делам сегодня утром и сегодня же с вами поедет в Тобольск. Он будет вас сопровождать.
– Вениамин. Очень приятно, – представился, пожимая руки всем
по очереди, тобольский комсомолец.
У него была простодушная, очень обаятельная улыбка И мягкий
тихий баритон. Он вообще был намного симпатичней ухаря Володи.
Глава 13
Москва, март 1996 года
– Наверное, я зря вам звоню. Но мне показалось, вы тоже… В
общем, вы тоже думаете, что Митя не сам это сделал. Или я ошибаюсь, вам тоже
все равно? – Истерические нотки в голосе Кати Синицыной пропали. Теперь она
говорила монотонно и равнодушно.
Лена вспомнила, что у наркоманов очень часто меняется
настроение.
– Нет, Катя. Мне не все равно, – мягко сказала Лена, – и
позвонили вы не зря. Я сама хотела еще раз поговорить с вами. Простите, я,
кажется, обидела вас тогда, на лестнице.
– Да что вы! Нет, вы меня совершенно не обидели, я иногда
веду себя похамски… Знаете, я нашла листочек в кармане Митиной куртки… Я уже
поделилась этим с одним человеком, но она сказала, это похоже на бред. Она
хороший человек, доктор, хочет помочь мне. Но мне надо поговорить с кем-то, кто
не скажет, будто это – бред. Я прочту вам, что написано на листочке. Там ваша
фамилия есть…
Лена слушала странный, разбитый на пункты текст, который
читала Катя в трубку очень медленно, почти по слогам, и думала: «Хороший
человек… доктор… доктор-женщина… Та фальшивая докторша осматривала Лизу очень
профессионально и на мои вопросы отвечала как настоящий медик. Умный, опытный
врач. И при этом настойчиво уводила разговор к суициду, словно прощупывала
меня, ждала, что я поддержу эту тему, мол, вы знаете, вот недавно брат моей
подруги…»
– Катя, – почти выкрикнула Лена, когда та кончила читать, –
как зовут того доктора, с которым вы поделились своими подозрениями?
– Я не могу вам сказать, – ответила Катя тихо и растерянно, –
простите, я не могу. Эта женщина помогает мне. Пытается вылечить. Но она
просила с самого начала никому не называть ее имени. Она очень известный
психотерапевт, к ней все рвутся на прием, донимают звонками и просьбами, это
Мешает ей работать. Поэтому она с самого начала просит тех, кому берется
помочь, не называть ее имени и не рассказывать о ней… Простите. Я вот еще
забыла сказать, пропал Митин ежедневник, из которого вырван этот самый
листочек, а в его сумке я нашла учебник судебной психиатрии, и еще… Ой,
подождите, мне, кажется, в дверь звонят. Я сейчас.
Катя положила трубку рядом с аппаратом. Лена услышала ее
удаляющиеся шаги, потом совсем далекий голос:
– Ой, здравствуйте… – Она назвала какое-то имя, но Лена не
разобрала, то ли Инна, то ли Галина, а уж отчество – совсем непонятно. Слишком
далеко от телефона…
Через несколько минут послышался характерный звук, кто-то
взял лежавшую рядом с аппаратом трубку и легко задышал в нее.
– Алло, Катя… – осторожно позвала Лена.
В ответ – тишина, потом гудки отбоя.
