Наташа так надеялась, что на сегодняшней дискотеке Сережа
наконец взглянет на нее, хоть на один танец пригласит. Мама сшила классную юбку
и блузку. Мамина подруга, тетя Тома, подарила на день рождения красивый
кулон-сердечко, он так стильно смотрится с розовой блузкой… Стрижка новая, под
Мирей, все сказали – очень идет, сразу лицо делается тоньше, интересней. А
Сереженька глядел только на Маринку.
Наташе было так грустно, так плохо, что она не замечала
ничего вокруг, не слышала осторожных шагов за спиной, которые следовали за ней
от самого ПТУ, ни разу не оглянулась и не увидела высокой, широкоплечей фигуры
молодого мужчины в темной свободной куртке из тонкой плащевки.
Она опомнилась только тогда, когда железная рука зажала ей
рот и нос. Это было на краю пустыря, у пустой стройплощадки. Вокруг ни души.
Наташа даже не успела закричать.
* * *
– Хватит спать, лентяйки! – Митя распахнул дверь их номера.
В руках у него был большой пакет, из которого он стал извлекать банку с
сахарным песком, кипятильник, куски вчерашнего хлеба.
– Вы бы хоть постучали, сэр. – Лена села на кровати, сладко
зевнула и потянулась. – Который час?
– Половина девятого. В девять пятнадцать за нами приедет
бравый комсомолец, – сообщил Митя, – кофе свой доставай, будем завтракать.
– Эй, а где твоя знаменитая сгущенка? – Ольга выскользнула
из-под одеяла и прошлепала босиком в ванную.
– Будет тебе и сгущенка. Только не сейчас. Мы же сегодня
вечером уезжаем в Тобольск, а как я, по-твоему, открытую банку упакую?
– Жмот ты, братец-кролик, – сообщила Ольга уже из ванной, с
зубной щеткой во рту, – иди тогда в буфет, купи чего-нибудь. Не одним же хлебом
завтракать.
– Ладно. Но чтобы к моему приходу обе были умыты, одеты и
кофе чтоб сварили. – Митя выставил на стол литровую жестяную кружку.
– Есть, герр генерал! – козырнула Лена. А Ольга пробормотала
из ванной полным зубной пасты ртом:
– Ишь, командир полка, нос до потолка!
В гостиничном буфете на втором этаже народу было мало. Пока
буфетчица взвешивала нарезанную колбасу, заворачивала в бумагу вареные яйца и
щелкала счетами, Митя смотрел в окно.
Окно выходило на небольшую площадь перед гостиницей. Прямо у
входа стояли милицейский «газик» и микроавтобус «Скорой». Митя увидел, как два
санитара выносят из гостиницы носилки, на которых лежит человек, закрытый
простыней до подбородка.
– Случилось что-нибудь? – спросил он сдобную молодую
буфетчицу. – Там милиция и «Скорая».
– Случилось, – тяжело вздохнула буфетчица. И тут Митя
заметил, что у нее красные заплаканные глаза, а на щеках – полосы растекшейся
туши.
– Дочку одной нашей горничной нашли сегодня рано утром на
пустыре, – тихо всхлипнув, сказала буфетчица, – изнасиловали девочку и убили.
За матерью милиция приехала, чтоб везти на опознание, а у нее сердце не
выдержало. Вызвали «Скорую», вот, увозят…
– О Господи… – прошептал Митя.
– Девочке, Наташеньке, шестнадцать годков недавно
исполнилось. Я ей кулончик подарила финифтевый, сердечко с розочкой, она так
радовалась. У нас ведь трудно что-то красивое купить, а девочке хочется. Мы с
мамой ее, Клавой-то, дружим ещё со школы. Одна она Наташеньку растила, без
мужа. – Буфетчица еще раз всхлипнула, вытерла набухшие в глазах слезы рукавом
белого халата. – Месяц назад вот такой же был случай. Только девочка
детдомовская, пятнадцать лет. А милиция не чешется. Хоть всех детей у нас
поубивают, им наплевать.
– Эй, Тамара Васильна, ты говори, да не заговаривайся, –
послышался начальственный мужской голос из буфетного зала.
Митя оглянулся. За столиком сидел вальяжный толстячок в
белой рубашке и галстуке и пил чай из стакана в подстаканнике.
– А мне бояться нечего! – подбоченилась Тамара. – Я правду
говорю. В городе маньяк орудует, детей убивает, весной похожий случай был. Хоть
бы в газетах написали, по радио объявили, чтоб люди детей своих не отпускали от
себя ни на шаг! Так нет, молчат, будто ничего не происходит. У тебя, Петрович,
тоже между прочим две дочки.
– И правильно, что молчат, – авторитетно заявил Петрович, –
еще не хватало панику поднимать. Милиция свое дело делает, поймают убийцу,
никуда он не денется!
– Как же! – усмехнулась буфетчица. – Поймают! Он сначала
всех детей наших погубит…
– Но у тебя-то сын, а не дочка. Тебе-то что волноваться? –
Петрович шумно отхлебнул чаю и вытер потную лысину носовым платком.
– Дурак ты, честное слово! – покачала головой буфетчица. –
Хоть и инструктор горкома партии, а дурак! Два случая в Тобольске было, тоже
девочек изнасиловал какой-то скот и убил, – обратилась она к Мите, – а всем
наплевать.
– То есть всего четыре убийства по области? – тихо спросил
Митя.
– Теперь четыре. Наташенька Колоскова четвертая. С дискотеки
она не вернулась, у них в восьмом ПТУ дискотека вчера была. Клава, мама ее,
ждала до двух часов ночи, потом заволновалась, к соседям побежала, у них сын –
однокурсник Наташин. Как узнала, что дискотека еще в половине двенадцатого
кончилась, сразу в милицию. А там даже заявление принимать не хотели. Мол, два
часа – это не срок, мало ли, загуляла ваша дочь с кавалером. А утром рабочие со
стройки ее обнаружили…
– Ты что такой смурной? – спросила Ольга, когда Митя
вернулся из буфета с кульком еды. – Кофе готов, садись завтракать, через двадцать
минут комсомолец заявится.
– Здесь такой кошмар творится… – тихо произнес Митя, достал
сигарету из лежавшей на столе пачки и закурил.
– Я тебе покурю натощак! – прикрикнула Ольга, отвесила брату
легкий подзатыльник и, вытащив сигарету у него изо рта, загасила. – – Ну, что
за кошмар?
Митя рассказал все, о чем узнал только что в гостиничном
буфете.
Он не успел закончить, как в дверь номера постучали. На
пороге стоял комсомолец Володя, все в том же сером костюме со значком на
лацкане.
– Доброе утро, Володя, – вежливо поздоровалась с ним Ольга.
– Кофе хотите?
– Спасибо, не откажусь, – кивнул комсомолец, – только
по-быстрому. Там машина ждет.
Отхлебнув горячего кофе из тонкого гостиничного стакана, он
критически оглядел Лену и Ольгу, покачал головой и спросил:
– Вы по-другому одеться можете?
– А что? – удивилась Лена. – Что вас не устраивает в нашей
одежде?
– У тебя слишком много ног видно, а у Ольги – пардон,
конечно, – декольте большое, – ничуть не смутившись, сообщил комсомолец.
