– Понимаешь, брат моей подруги… Лена вкратце пересказала
Митину историю, упомянула свой разговор с мужем на эту тему.
– Да, Леночка, с тобой не соскучишься, – улыбнулся в трубку
Сичкин. – Любишь ты все усложнять. В истории с этим Синицыным я тоже, как и
Серега, никакого криминала не вижу. А докторша… На наводку это не похоже, хотя
всякое бывает. Может, и пошла какая-нибудь бывшая педиаторша в наводчицы. Одно
утешает, воровать у вас с Серегой особенно нечего. Серьезных домушников ваша
квартира вряд ли заинтересует.
– Разве только серьезные работают с наводкой?
– Как правило, да. Слушай, Лен, я пришлю к тебе человека, он
поставит квартиру на спецсигнализацию. Если что, опер-группа будет у тебя через
пять минут. Только включать не забывай, ладно? Мой человек тебя
проинструктирует подробно. Дверь запирай на все замки, не ленись. И никого
незнакомого в дом не пускай. – Миша усмехнулся:
– Честное слово, учу тебя, как семилетнего ребенка…
– Мишаня, спасибо тебе, и прости ты меня, глупую…
– Простить не могу! – сердито пробурчал Сичкин. – Серега
приедет, скажу, чтоб за уши тебя отодрал. Для ума.
– Ладно, Мишаня, не ворчи. Я все поняла. Не добивай меня, и
так противно. Знаешь, когда она ушла, я почему-то сразу почувствовала себя
выжатым лимоном. Голова разболелась, коленки задрожали от слабости, так
сделалось вдруг тошно ни с того ни с сего. Я ведь еще не подозревала, что она
не врач из Филатовской. Вроде побеседовала с милым, приятным человеком, а потом
было ощущение… знаешь, будто она меня рентгеном просвечивала насквозь или
гипнотизировала… Ладно, не буду тебе морочить голову. Только скажи мне честно,
не кривя душой: ты совершенно исключаешь связь между самоубийством Синицына и
визитом докторши?
– Ну сама подумай, какая тут может быть связь?
* * *
Красивые женщины, особенно если они еще и умны, всегда были
неприятны Регине. Но в отличие от большинства представительниц своего пола она
себе в этом честно признавалась. Она могла признать про себя, что другая
красивей, умней, лучше, и честно возненавидеть ее за это. Впрочем, ненависть не
имела последствий, в том случае, если женщина эта не оказывалась у Регины на
пути.
Ее с первой минуты раздражало все в Полянской – правильное,
чистое, строгое лицо, длинная грациозная шея, небрежно стянутые в тяжелый узел
темно-русые волосы, невысокая, тонкая, очень прямая фигура и даже маленькие
бриллиантовые сережки в ушах – явно старинные, доставшиеся по наследству от
какой-нибудь прабабушки, то есть задаром. Но особенно не понравились ей руки
этой женщины – тонкие хрупкие запястья, длинные точеные пальцы с коротко
подстриженными ногтями, без всякого маникюра.
Сколько времени и сил отдавала Регина собственным рукам,
короткопалым, с широкой ладонью и толстыми плебейскими запястьями! Даже
волшебники-хирурги в швейцарской клинике с руками не могли поделать ничего…
Конечно, Регина рисковала, когда устроила весь этот маскарад
с врачом из Филатовской. Но сработал ее постоянный принцип: всегда надо
познакомиться и поговорить с человеком. Того, с кем предстоит иметь дело, надо
узнать поближе – насколько это возможно. А потом уж решать, опасен ли противник
и чего от него ждать.
Регина много раз убеждалась, как важна старая истина:
потенциального противника надо оценивать трезво, не считать его глупее себя. А
для этого с ним надо пообщаться – хоть немного.
Она готовилась к встрече очень тщательно, меняла внешность
продуманно и серьезно, стараясь, чтобы образ замотанного, но милого и
внимательного детского врача из Филатовской больницы был стопроцентно
достоверен.
Пожалуй, только одну ошибку она допустила – просидела слишком
долго. Но это простительная ошибка – мог ведь человек просто устать и
расслабиться за чашкой хорошего кофе. В принципе это вполне логично.
Да и не могла она уйти раньше. Разговор надо было довести до
конца. Если бы Полянская поддержала тему суицида и рассказала историю Синицына,
можно было бы на какое-то время успокоиться.
Но она ни словом не обмолвилась о брате своей подруги. А
между тем не думать об этом она не могла. Другая женщина на ее месте
обязательно бы выложила эту историю. В ситуации, которую так тонко выстроила
Регина, самоубийство Синицына прямо-таки просилось в разговор.
Это все-таки чужое горе, а стало быть, не слишком больно
помянуть его в досужей болтовне. Ведь дамская болтовня часто строится именно на
таких вот «интересных» жизненных историях.
Но Полянская молчала. Значит, во-первых, самоубийство брата
своей подруги приняла слишком близко к сердцу, постоянно и напряженно думает об
этом, во-вторых, подсознательно не верит, что это – самоубийство. И в-третьих,
не болтлива.
«А не слишком ли далеко я захожу? – спрашивала себя Регина.
– Зачем Полянской лезть во все это? Синицын ей не муж, не брат, практически
никто». И тут же отвечала себе: «Нет. Не слишком!»
Ольга Синицына, хоть и родная сестра убитого, не будет
копать глубоко. Во-первых, она не обладает таким взрывоопасным количеством
информации, во-вторых, невнимательна к деталям – даже не заметила царапин на
мертвой руке брата. Но главное, у нее совершенно иной склад ума. Она – тактик,
а Полянская – стратег. Синицына мыслит конкретно, а Полянская – абстрактно, она
умеет обобщать и анализировать даже неочевидные, незрелые факты. Она –
аналитик, то есть будет думать и действовать, пока не докопается до правды.
Даже если это станет для нее опасным.
Более того, чем серьезней будет опасность, тем решительней
она станет действовать, пытаясь понять и устранить причину, а не следствие.
«А может, убрать ее, не мудрствуя лукаво? – подумала Регина.
– С суицидом здесь, конечно, не пройдет. Несчастный случай – это уже теплее. Но
тоже опасно…»
Сидя в чужой уютной кухне и попивая вкусный крепкий кофе,
Регина хребтом почувствовала опасность, Исходящую от своей гостеприимной
собеседницы. А тут еще, прямо как нарочно, статья Кроуэла, которую Регина сама
прочитала совсем недавно в «Нью-Йоркере»…
* * *
Кассета с Миниными новыми песнями попалась на глаза
совершенно случайно. Она почему-то валялась в детской, на дне ящика с Лизиными
игрушками. Отложив все дела, Лена тут же вставила ее в магнитофон. Возвращаться
в никуда,
В позапрошлые года,
Где качается вода, черная, как сон, –
Запел чистый низкий голос. Лена слушала песню за песней.
Конечно, Митя был талантлив. Но вряд ли ему стоило гак суетиться, искать
продюсеров. Его песни как бы из вчерашнего дня. В них – острое чувство времени,
но уже безвозвратно ушедшего – конца семидесятых – начала восьмидесятых. Они
отлично звучали на слетах КСП и в разных маленьких клубах. Но сейчас надо
как-то иначе писать и петь.
