Контингент больных в Институте судебной психиатрии им.
Сербского, куда она попала молодым ординатором, был особый. Перед Региной проходили
один за другим убийцы, насильники, садисты. Работая с этими людьми, осторожно
пробуя на них свои экстрасенсорные и гипнотические возможности, Регина
обнаружила, что, кроме примитивных олигофренов, сластолюбивых озлобленных
импотентов, взбесившихся алкоголиков, попадаются среди этой публики такие
яркие, сильные и одаренные личности, каких нет среди прочих, нормальных, людей.
Больше всего ее интересовали серийные убийцы, те из них, кто
был абсолютно вменяем, имел высшее образование и весьма высокий интеллектуальный
уровень. Такие отдавали себе полный отчет в своих действиях, убивали
бескорыстно, не ради материальной выгоды, а ради решения своих глубоких
внутренних проблем. Их было очень мало среди обычных убийц-ублюдков. Их было
сложно вычислить и поймать. Они казались Регине гениями злодейства – живым
опровержением известной пушкинской формулы: «Гений и злодейство несовместимы».
Эти люди не вызывали у нее ни страха, ни отвращения. Они
были ей интереснее всех других. Она копалась в черных глубинах их подсознания
так же спокойно, как на первом курсе института препарировала трупы. Она как
будто искала ответы на сжигавшие ее душу вопросы…
Потом, когда коллеги заметили ее опыты, пришлось уволиться
из института. Регина отнеслась к этому вполне спокойно. Она знала, что не
пропадет.
К тридцати годам у кандидата медицинских наук Регины
Валентиновны Градской имелась двухкомнатная квартира в центре Москвы, добротный
«жигуленок», куча дорогих шмоток, драгоценности.
Среди ее пациентов были известнейшие актеры, писатели,
эстрадные певцы, чиновники партийного аппарата, их дети и жены. Она лечила эту
изысканную, капризную публику от алкоголизма, наркомании, импотенции, от
депрессий и психозов. Пациентам гарантировалась полная анонимность, но главное,
лечение было мягким, эффективным и безвредным. Никаких «торпед» и абстиненций,
никаких разрушительных психотропных препаратов. Только голос и руки.
Вениамин Волков появился в ее квартире холодным ноябрьским
вечером 1982-го. Один знакомый чиновник из ЦК ВЛКСМ позвонил и попросил ее
принять «хорошего парня, Вашего земляка, тобольчанина».
Широкоплечий, голубоглазый, он робко присел на краешек кресла
и стал тихо рассказывать о том, что у него было тяжелое детство и теперь он
испытывает сложности в интимных отношениях с женщинами.
Регина раскрутила его очень быстро. Под гипнозом он
рассказал ей во всех подробностях, как изнасиловал и убил семерых.
– Мне страшно, – говорил он, – я боюсь, что рано или поздно
меня поймают. Я не хочу убивать, но это сильней меня. Я чувствую неодолимый,
чудовищный голод. Этот голод стал моей сутью, душой. Душа моя выше моей
психики, выше моего разума. Только высота эта опрокинута вниз.
Регине часто приходилось иметь дело с мужскими и женскими
сексуальными проблемами. Ее пациенты в состоянии гипнотического сна выдавали
самые интимные подробности. Для Регины не было ничего тайного и неясного в этой
сложной области человеческой психики. Самые тонкие сексуальные переживания
своих пациентов она выслушивала с холодным любопытством исследователя.
Сама она к тридцати шести годам осталась девственницей,
давно поняла про себя, что абсолютно и безнадежно фригидна. Но в отличие от
своих пациенток вовсе не страдала из-за этого. При ее внешности фригидность
была только благом. Она не могла себе представить мужчину, который способен
увлечься ею не из жалости, не из корысти, а просто так.
Слушая откровения серийного сексуального убийцы, глядя на
его широкие плечи, красивые сильные руки, Регина вдруг с удивлением обнаружила,
что именно такого мужчину ждала всю жизнь. Это открытие ничуть не напугало ее.
Она уже знала, что сумеет обуздать лютый голод Вени Волкова, сумеет направить
его мощную энергию совсем в иное русло…
Не выводя его из гипнотического сна, она подошла к нему,
провела ладонью по колючей щеке, осторожно сняла пиджак, стала медленно
расстегивать рубашку на его мускулистой безволосой груди.
– Ты больше не будешь убивать, – говорила она, прикасаясь
губами к его горячей коже.
Впервые в жизни Регина чувствовала острое, звериное желание,
но холодное любопытство не изменяло ей даже в эту минуту.
Веня был полностью подконтролен ей. Он делал все, что она
хотела и как она хотела. Она сливалась с ним в единое целое, проникала в
глубины его подсознания, и от этого наслаждение становилось особенно острым и
жгучим.
В какой-то момент его руки чуть не сомкнулись на ее горле.
Но она была готова к этому. Она справилась, мощным волевым усилием приказала
ему убрать руки с шеи. Он послушался…
Из гипнотического сна она вывела его только через пятнадцать
минут после того, как все кончилось. Он, совершенно голый, сидел на пушистом
ковре, посреди комнаты, и испуганно озирался по сторонам. Она накинула на него
свой халат. Казалось, он ничего не помнит и не понимает, но она знала – все,
что произошло сейчас, глубоко врезалось в его душу, он никогда не забудет
этого. Она присела на ковер рядом с ним. – Вот видишь, все обошлось, я жива.
Мне было с тобой очень хорошо. Ты сейчас все вспомнишь, осторожно и спокойно.
Он смотрел на чужую некрасивую женщину, которая сидела рядом
с ним в его рубашке, накинутой на голое тело.
– Ты рисковала жизнью, – произнес он еле слышно.
– Ты тоже, – улыбнулась она в ответ.
Потом они пили чай в большой, уютной Регининой кухне. Веня
остался ночевать. Ночью все повторилось – но уже без гипноза. Опять в самый
ответственный момент его руки сомкнулись у нее на горле. Но тут же он
почувствовал острую боль под левой лопаткой и услышал спокойный голос:
– Ты не успеешь, Веня…
Боль отрезвила его. Он разжал руки.
Регина так и не выпустила из ладони рукоятку небольшого,
острого, как бритва, кухонного ножа. Только потом, когда все кончилось, нож с
мягким стуком упал на ковер возле кровати.
– Прости меня, – говорил Веня, пока она промывала перекисью
водорода и смазывала йодом порез на его спине, – ты ведь понимаешь, я не
виноват в этом. Это получается рефлекторно.
– Это скоро пройдет, – она нежно поцеловала его в плечо, –
надо же, я не ожидала, что порез будет таким глубоким. Щиплет?
– Немного.
Она подула на рану. Ни мать, ни отец – никто не утешал его,
когда он ранился, никто вот так ласково и осторожно не дул, чтобы не щипало от
йода.
Он почувствовал себя маленьким мальчиком, которого любят и
жалеют. Как будто он признался в скверном, отвратительном поступке, но его не
стали ругать, не поставили в угол, не отхлестали по щекам, а приласкали и
утешили.
