– Шел январь сорок шестого, Регишенька. Какие уж там
герои-полярники? На десять женщин – один мужчина. Мне было сорок. Я была одна
на свете, очень хотелось ребенка. Это был мой последний шанс.
– Лучше бы ты мне соврала. – Я не могу обманывать, ты же
знаешь… – Регина знала. И тихо ненавидела эту беспомощную, виноватую улыбку и
патологическую честность.
Мама никогда не врала другим. Только себе. Она постоянно
тешила себя приторно-сладкими иллюзиями, существовала каком-то идеальном,
выдуманном мире.
– Наташа Ростова вовсе не была красавицей, – умильно
говорила она дочери, – вот смотри, как описывает свою любимую героиню Лев
Николаевич. – И она, прикрыв глаза, за читывала наизусть большие куски из
«Войны и мира». – А княжна Марья? Этот образ – настоящий гимн духовной красоте.
Вот послушай! – Опять следовал кусок из классического романа. – И пушкинская Татьяна
не блистала красотой. – Длинные цитаты из «Евгения Онегина», тоже наизусть, с
прикрытыми глазами. – Пойми, Регишенька, переживать из-за того, что у тебя не
совсем правильные черты лица, – глупо и скучно. От внешности ничего не зависит
в жизни. Главное – духовная красота, доброта, ум…
Регина уже в двенадцатилетнем возрасте знала, что это
бредни. Красотке, даже если она глупа до тошноты, все равно будет уютней в этом
мире, чем умнице-дурнушке. Никакая духовная красота и доброта, никакой ум не
помогут дурнушке. Чем старше Регина становилась, тем глубже верила в это.
Она всю жизнь зависела от собственной внешности. Все в ее
душе вертелось вокруг этого главного стержня. Регина Градская была убеждена,
что некрасивая женщина не может быть успешна и счастлива. Достаточно лишь
одного взгляда в случайное зеркало, чтобы стать несчастной, чтобы любая победа
испарилась как дым. Да и не бывает побед у некрасивых.
Ей было четырнадцать, когда мама, испуганная грохотом и
звоном, вбежала в комнату из кухни и застала дочь, которая топтала осколки
большого разбитого зеркала, сосредоточенно и тихо повторяя:
– Ненавижу! Ненавижу! Сжатые кулаки были в крови.
– Регишенька, доченька, что с тобой?!
– Уйди! Ненавижу! Этот нос, эти глаза, эти зубы… Ненавижу!
На следующий день мама поволокла ее за руку к невропатологу.
– Переходный возраст, – сказала невропатолог и прописала
валериановые капли. – Поверь мне, деточка, внешность – не главное в жизни. В
четырнадцать лет все кажутся себе гадкими утятами. К шестнадцати ты расцветешь,
вот увидишь.
«К шестнадцати я сойду с ума», – подумала Регина.
В платяном шкафу на месте разбитого зеркала так и осталась
голая шершавая фанера.
Регина всегда хорошо училась, ей все давалось легко. Ещё
школе выучила три языка: английский, немецкий, французский – сама, без учителей
и репетиторов, по старым гимназическим учебникам, хранившимся в запасниках
городской библиотеки. С первой попытки, без всякого блата, поступила в
Московский мединститут.
Многие ее сокурсники бледнели и даже падали в обморок на
первых занятиях по анатомии, у цинковых столов, на которых лежали трупы. Регина
Градская спокойно бралась за скальпель, не испытывая при этом ни ужаса, ни
брезгливости – ничего, кроме холодного любопытства.
Нельзя учить медицину, не препарируя трупы. Но сначала это
трудно, страшно. Живому человеку свойственно бояться смерти. А что может
напоминать о смерти красноречивей и грубей, чем распластанное, распоротое тело
на цинковом столе институтского морга?
Все студенты-медики привыкают к анатомке, но потом, не
сразу. Регине Градской не надо было привыкать.
Хладнокровию молчаливой, безнадежно-некрасивой первокурсницы
из Тобольска поражались даже видавшие всякое на своем веку преподаватели. А уж
об однокашниках и говорить нечего. Соседки по комнате в институтском общежитии
сторонились ее, как будто даже побаивались. Никто ни разу не одолжил у нее ни
сахару, ни соли, ни куска хлеба.
В комнате жило пять девочек, и почти все у них было общим.
Если одна из соседок отправлялась на важное свидание, то ее экипировала вся
комната – кто-то давал туфли, кто-то юбку. Регина никогда не давала своего и не
брала чужого. На свидания она не бегала, в быту была аккуратна и экономна,
умудрялась укладываться в скудную стипендию. Правда, с первого по шестой курс
она получала повышенную стипендию, но все равно это были копейки.
Все ее вещи были скрупулезно разложены по местам, всему она
вела строжайший учет – даже тетрадным страницам и чернилам в самописке.
Соседки по комнате любили «со стипушки» купить себе в
Елисеевском гастрономе чего-нибудь вкусненького. Тогда, в конце шестидесятых,
еще свободно продавалась икра, севрюга, сырокопченая колбаса. Регина никогда не
позволяла себе таких излишеств, но не потому, что ей не хотелось побаловать
себя. Просто на такое баловство уходила половина стипендии.
Если другая девочка оставалась без денег, ее подкармливали
соседки. А Регина с самого начала поставила себя так, что ни у кого не
возникало желания ее подкормить.
Все сессии она сдавала на «отлично». За шесть лет учебы ни
разу не заболела, не пропустила ни одного занятия. Спала по четыре часа в
сутки, прочитала практически все, что имелось в богатой библиотеке института.
Особенно зачитывалась книгами по психиатрии.
Больше всего на свете Регина Градская боялась сойти с ума.
Она понимала, что ее зацикленность на собственной внешности граничит с
патологией. Граница эта настолько зыбкая, что в любой момент глубокий комплекс
неполноценности может перейти в заболевание.
Трудно не сойти с ума, когда ненавидишь себя, когда твое
лицо в зеркале кажется кошмарным, омерзительным. И этот кошмар всегда с тобой.
Собственное безобразие становится сверхценной идеей, потом перерастает в бред.
Чем глубже изучала Регина психиатрию, тем ясней понимала:
четкой грани между нормой и патологией нет. При всей строгости и конкретности
догматов официальной медицины лечить душевные недуги никто не умеет. Ничего
нового, кроме аминазина и галоперидола, не придумали, а эти препараты действуют
на человеческий организм значительно страшнее, чем любые смирительные рубашки,
решетки, электрошок.
Суть психиатрии осталась такой же, как и сто, и двести лет
назад. Врач видел свою задачу не в том, чтобы вылечить, а в том, чтобы сделать
душевнобольного безопасным и беспомощным.
Регина была убеждена: человеческую душу надо лечить не
химией, а чем-то совсем другим. Она стала изучать экстрасенсорику и гипноз,
прочитала об этом все, что возможно было прочитать в те годы. Она училась
лечить голосом, руками, взглядом. Иногда у нее возникало ощущение, что она
проникает в мозг и в душу человека, видит суть душевного недуга…
