– Добрый вечер, Регина Валентиновна! – Вооруженный охранник
распахнул переднюю дверцу машины и подал руку высокой худощавой женщине,
сидевшей за рулем. Женщина осторожно поставила ногу в замшевом высоком сапоге
на землю и, опираясь на руку охранника, вылезла из машины.
– Привет, Гена. В гараж пока не загоняй, я ненадолго. Войдя
в особняк, Регина Валентиновна скинула легкую норковую шубку на руки
подоспевшей горничной и осталась в строгом шелковом костюме. Из огромного
зеркала в старинной, черного дерева, раме смотрела на Регину Валентиновну
элегантная сорокалетняя дама с точеной длинноногой фигурой и идеально
правильным лицом. Густые прямые волосы цвета спелой пшеницы были подстрижены
простым строгим каре без челки и едва прикрывали стройную холеную шею.
В зеркале за ее спиной появилось очень бледное, немного
отечное мужское лицо. Мужчина был белокур и Встрепан, на впалых щеках
поблескивала светлая вчерашняя щетина. Бледно-голубые ясные глаза глядели в
спокойные карие глаза Регины Валентиновны как-то тупо и бессмысленно. Резко
оглянувшись, она заметила, что руки у мужчины крупно дрожат, на большом пальце
правой руки был безобразный черный порез с только что запекшейся кровавой
коркой.
– Тебе надо побриться, Веня, – тихо сказала она и, подойдя к
мужчине, провела рукой по его щеке. На ногтях был бледно-телесный матовый лак.
– Регина, я погибаю, я не могу, – громким шепотом прокричал
Вениамин Волков, – сделай что-нибудь, я не могу…
Быстро оглядевшись, убедившись, что ни горничной, ни
секретарши, никого из охранников поблизости нет, Регина вмазала Вене крепкую
пощечину и тихо произнесла:
– Молчать, скотина!
Вздрогнув, Веня сразу обмяк, руки перестали трястись, глаза
приняли осмысленное, но испуганное и усталое выражение.
– Ты видишь, надо что-то делать! – сказал он вполне
спокойным, будничным голосом. – Еще немного, и я сорвусь.
– Ну, до срыва, положим, далеко, – возразила Регина таким же
спокойным, будничным голосом. Даже интонации у нее и у Волкова были
одинаковыми.
– Нет, – безнадежно покачал он головой, – сегодня это чуть
не произошло.
– Но ведь не произошло, ты сумел с собой справиться. Ты уже
четырнадцать лет здоров. Это срок, Веня, – это серьезный срок.
Волков молча показал ей пораненный большой палец правой руки.
Внимательно взглянув на испачканную черными чернилами и кровью подушечку
пальца, Регина только пожала плечами.
– Ты мог бы обойтись и без боли, ты просто устал. Чем ты
это? Ручкой?
– «Паркером», – кивнул он.
– Жалко, хороший был «Паркер», – вздохнула Регина, – ладно,
поехали.
– Только в твоей машине! – слабо улыбнулся он. – Там в
салоне воздух лучше.
– В «Вольво» лучше воздух, чем в «Линкольне»? – весело
рассмеялась Регина. – Да, Веня, ты определенно устал.
Через час с небольшим синий «Вольво» Регины Валентиновны
Градской остановился у старой двухэтажной дачи в подмосковном Переделкине. Дом
был огорожен высоким металлическим забором, внутри у ворот находилась теплая
будка охранника.
– Опять дрыхнет, подлец, – добродушно заметила Регина,
доставая из «бардачка» маленький пульт дистанционного управления и открывая
высокие ворота нажатием кнопки.
Из будки показалась сонная физиономия охранника, потом он
весь целиком выскочил на свет Божий как ошпаренный и по старой ментовской
привычке почтительно козырнул хозяевам.
– Доброе утро, отставной капитан! – саркастически
приветствовала его хозяйка. – Как спалось в девять вечера?
– Виноват, Регина Валентиновна! – отрапортовал охранник. –
Ей-богу, сам не заметил, как уснул!
– Спасибо, что не в гостиной на диване, – добродушно
хмыкнула Регина. – Ладно, можешь пойти на кухню, пусть Людмилка покормит тебя,
и кофе выпей, негоже спать на боевом посту, товарищ отставной капитан, гляди,
уволю. Вот ведь, – обернулась Регина к молчавшему Вене, – боится место
потерять, а дрыхнет, поганец, без задних ног.
Веня ничего не ответил и прошел вслед за ней в дом. Дача эта
когда-то принадлежала известному советскому писателю, сталинскому лауреату.
Потомки орденоносца продали ее Волкову задорого, но ни он, ни Регина не жалели
потраченных денег. Регина давно приглядела именно этот участок в тихом
элитарном писательском поселке. Ей нравилось, что он стоит на углу, в глубине
улицы, и упирается одной стороной в живописную березовую рощицу, а другой – в
небольшой лужок, на котором летом невинно и радостно расцветают ярко-лимонные
лютики.
– Сообрази-ка нам, Людмилка, что-нибудь на ужин, – бросила
Регина полной розовощекой девушке, встретившей их на пороге, – только сделай
легкое что-нибудь, рыбки там, салатику.
– Поняла, Регина Валентиновна, севрюжку запечь или в гриле?
– Веня, ты спишь, что ли, – Регина прикоснулась к его плечу,
– ты какую хочешь севрюгу, запеченную с грибами или в гриле?
– Я не голоден.
– Ладно, Людмилка, пока их светлость ломаться будут, ты
сделай в гриле, как я люблю, без соли и без соусов, только лимончиком спрысни.
Ему еще картошечки молоденькой, немного, штучки четыре, отвари, и сверху
укропчиком посыпь. А мне, как всегда, только спаржу. И не вздумай класть
сметану, а то я тебя знаю, тебе бы только пожирней меня накормить, бедную!
Когда кухарка удалилась, Регина окинула Волкова холодным
оценивающим взглядом и тихо спросила:
– Ну что, горе мое, потерпишь, дашь хотя бы перекурить, или
полчаса до ужина работать будем?
– Ты же сама видишь…
Она видела, губы его обметало белым тонким налетом, руки
опять тряслись.
– Ладно, пошли, – кивнула она.
В бывшем писательском кабинете теперь вместо дубового
письменного стола стоял маленький дамский секретер восемнадцатого века, а
книжные полки были уставлены не сочинениями великих вождей, а томами Большой
медицинской энциклопедии, книгами по психиатрии на четырех языках – русском,
английском, немецком и французском, а также сомнениями Ницше, Фрейда, Рерихов.
Три стены, покрытые Книжными полками от пола до потолка, пестрели исключительно
философской, психологической и мистической литературой.
Взглянув на корешки книг внимательно, можно было заметить,
что это – не коллекция нувориша-библиофила, а книги, в которые постоянно
заглядывает хозяйка библиотеки.
Стянув замшевые сапожки, Регина уселась на низкую широкую
кушетку, поджала под себя стройные ноги в тонких телесных колготках. Волков сел
прямо на пол, напротив нее, и застыл, неотрывно глядя в ее карие глаза, странно
мерцающие при свете настольной лампы.
