– Он повесился, – тусклым голосом произнесла Ольга, снимая
пальто, – он повесился сегодня ночью, у себя в квартире. Привязал брючный ремень
к газовой трубе, которая проходит над кухонной дверью.
– А где в это время находилась его жена? – быстро спросила
Лена.
– Спала. Спокойно спала в соседней комнате и ничего не
слышала.
– Кто первый обнаружил? – Лена хотела сказать «труп», но запнулась
– трудно было произнести это слово по отношению к Мите, который совсем недавно
забегал к ней в гости, сидел вот здесь, на кухонном диване, весь искрился
энергией, здоровьем и радужными планами на будущее.
– Жена обнаружила. Проснулась, вышла на кухню и увидела.
Лена вдруг обратила внимание, что в последнее время Ольга
перестала называть жену своего брата по имени. А раньше величала Катюшей,
Катенькой.
– И что было дальше? Ты хоть чаю глотни горячего. А хочешь,
я тебе щей налью? Только что сварила.
– Нет, – Ольга отрицательно замотала головой, – нет, не могу
я ничего есть. И пить не могу. Окошко приоткрой, покурим, пока Лизавета спит.
Как было на самом деле, никто не видел, – Ольга нервно передернула плечами и
глубоко затянулась, – все известно только с ее слов, а она ничего не помнит.
Так вот, она сама вытащила Митю из петли…
– Подожди, – перебила Лена, – но ведь у Мити рост сто
девяносто, и весит он порядочно, не худенький. А Катя, насколько я помню,
девочка-дюймовочка, она его в два раза легче и ниже на три головы.
– Да, она говорит, это было очень трудно. Но она не могла
оставить его так, надеялась, вдруг еще жив… Нет, ты не думай, я сейчас нормально
соображаю. Я понимаю, в жизни бывает всякое, но вот так, ни с того ни с сего,
даже записки никакой… А главное, Митя всегда считал, что самоубийство –
страшный грех, искренне считал. Это, конечно, для милиции не довод, но Митюша
крещеный, православный, к исповеди ходил, причащался. Редко, правда, но
все-таки… А теперь я даже заочно отпеть его не могу, самоубийц не отпевают.
Любой грех можно замолить – только не этот.
У Ольги были темные круги под глазами, рука с потухшей
сигаретой мелко дрожала.
– Он забегал ко мне около месяца назад, – тихо сказала Лена,
– у него было столько планов, рассказывал, что написал пять новых песен, вышел
на какого-то известного продюсера, теперь, мол, у него пойдет один клип за
другим… Я не очень хорошо помню, о чем мы говорили, но у меня осталось
ощущение, что все у Мити отлично. Он был немного возбужден, но радостно
возбужден. Может, рухнули какие-нибудь его надежды, связанные с этим
продюсером?
– Эти надежды рождались и рушились у него по десять раз в
месяц, – грустно усмехнулась Ольга, – он привык, относился к этому вполне
спокойно. И всякие продюсеры, мелкие и крупные, без конца мелькали в его жизни.
Нет, если уж говорить о том, что его действительно волновало, так это
собственное творчество, не в смысле популярности и денег, а в смысле пишется –
не пишется. В последний месяц ему писалось как никогда, и это для него было
главным.
– То есть ты не исключаешь, что Митя не сам?.. – осторожно
спросила Лена.
– Милиция уверяет, что сам. – Ольга закурила еще одну
сигарету.
– Ты вообще ела сегодня что-нибудь? Ты куришь как паровоз,
на голодный желудок. Хочешь, я кофе сварю?
– Свари, – равнодушно кивнула Ольга, – и, если можно, я
приму душ у тебя. Я ведь даже не умывалась сегодня, и в морге успела побывать…
Ты прости, что я с этим кошмаром к тебе заявилась, но дома сейчас очень тяжко,
мне надо немного опомниться, а потом уж родителей и бабушку приводить в
чувство.
– Оставь эти расшаркивания для своих японцев. Пойдем, я дам
тебе чистое полотенце.
– Лен, я не верю, что он сам, – тихо сказала Ольга, стоя на
пороге ванной комнаты, – очень уж все это странно. Телефон у них весь день не
работал. Я выяснила на станции, с линией там все в порядке. Что-то случилось с
аппаратом, сосед сегодня утром починил за минуту. А «Скорую» и милицию жена от
соседей вызывала, в пять утра. Эти соседи мне и позвонили. Я приехала, а Митю
уже увезли. Видишь ли, его жена этой ночью находилась в состоянии… в общем,
наркотиками накачалась. Мне сказали, Митя тоже. Сказали, чистый суицид на почве
наркотического психоза. Ампулы и шприцы нашли в квартире, и на руке у него
следы уколов… Так что милиция особо и не старалась, мол, наркоман был ваш
братец, уважаемая Ольга Михайловна. И жена у него наркоманка. Все же ясно!
– Митя не был наркоманом, – медленно произнесла Лена, – он
даже не пил. И Катя…
– Она кололась уже полтора года. А Митя – нет. Никогда.
– Ты видела его в морге?
– Нет. Я не смогла, испугалась, что не выдержу, хлопнусь в
обморок чего доброго. Он был уже в холодильнике. Там очередь на вскрытие,
сказали, трупов очень много. Если я напишу заявление в прокуратуру, он так и
будет там лежать – ждать своей очереди.
– И что ты решила?
– Не знаю. Но, если он там будет лежать, в холодильнике, у
мамы с папой и у бабушки по инфаркту на брата случится. А от заявления, как мне
успели объяснить, толку будет мало. Дадут это дело какой-нибудь девочке,
которая московскую прописку отрабатывает в райпрокуратуре, у них ведь
следователей не хватает. А она и копать ничего не станет, ясно ведь, суицид.
Сейчас столько нераскрытых убийств висит годами, а тут – какой-то наркоман…
Ольга безнадежно махнула рукой и закрыла дверь ванной.
Пока она принимала душ и приводила себя в порядок, Лена
стояла у окна с гудящей электрической кофемолкой в руках и думала о Мите
Синицыне. О чем они говорили тогда? Он ведь просидел здесь часа два.
Рассказывал, что написал пять новых песен, кажется, даже кассету оставил. Надо
будет найти, послушать. Лена так и не удосужилась до сих пор…
Да, появился на его горизонте какой-то очередной
суперпродюсер… Но фамилии Митя не назвал, сказал: «Жутко известный, ты не
поверишь! И вообще, я боюсь сглазить!»
Потом он пообедал с аппетитом и о чем-то еще они долго
говорили. Кажется, просто вспоминали что-то из юности, из студенческих лет.
Сам Митя закончил Институт культуры, учился на режиссера
народных театров. Странная специальность, особенно в наше время. Впрочем, он
никогда по специальности не работал, писал свои песни, пел их в узком кругу, в
конце восьмидесятых даже какие-то концерты у него проходили по клубам, и вечно
велись переговоры о пластинке, потом о компакт-диске, о клипе на телевидении.
Никогда эти переговоры ничем не кончались, но Митя не
унывал. Он верил, что песни у него талантливые, просто не «попсовые». Но ведь
спрос есть не только на «попсу». Митя не собирался лезть в звезды, но хотел
пробиться к своему слушателю, причем не через концерты в подземных переходах, а
более респектабельным и достойным путем – через радио, телевидение. Но для
этого надо было не только хорошо сочинять и исполнять песни, но еще и обрастать
нужными знакомствами, связями, общаться с продюсерами, предлагать себя как
выгодный товар. А этого Митя делать не умел.
