Таня поддалась на уговоры. Она никогда раньше не пила водки,
ей было весело, экзамены позади, она сдала их на пятерки. Сегодня праздник,
значит, надо выпить.
Зажмурившись, она залпом выпила полстакана. Горло сдавил
колючий спазм, водка не хотела проходить дальше. Таня закашлялась, Веня тут же
сунул ей в рот кусок хлеба с соленым огурцом. Она зажевала, сразу стало легче.
– Ну, хорошо пошла? – улыбнулся Веня, взял из ее рук стакан
и допил оставшуюся половину.
Потанцевав еще немного в актовом зале, они потихоньку
убежали в парк. Ночь была теплая и ясная. В таинственной тишине позванивали
комары, поскрипывали толстые стволы старых кедров. Опершись на Бенину руку,
Таня сняла нарядные лаковые туфли и пошла босиком по ночной росе.
Они шли все дальше вдоль берега Тобола. Было полнолуние.
Широкий слоистый столб лунного света мягко покачивался на спокойной речной
воде. Вокруг не было ни души.
– Венечка, а я ведь пьяная, – весело сказала Таня, – у меня
голова кружится. Зачем ты заставил меня эту проклятую водку пить? Никогда
больше не буду.
– Хочешь, искупаемся? – предложил он. – Мигом хмель пройдет.
– Но у меня же нет купальника…
– Зачем тебе купальник? Кого ты здесь стесняешься? Это же
кайф – купаться голышом.
– Как это – кого стесняюсь? Тебя, конечно. – Она засмеялась.
– И вода холодная…
Он притянул ее к себе и нащупал руками «молнию» нарядного
выпускного платья.
– С ума сошел?! Пусти! – Она попыталась выскользнуть из его
рук.
«Молния» заела, в ней застряла прядка, выбившаяся из длинной
косы. Он дернул изо всех сил.
– Что ты делаешь? Больно же! – Таня все-таки вырвалась, но
всего на секунду.
Он тут же обхватил ее руками и повалил на мокрую траву.
– Веня, Венечка, не надо…
Он быстро и ловко стянул с нее платье и так же, как когда-то
Ларочке, зажал ей рукой рот и нос. Она замычала, дернула головой, он чувствовал
под своей ладонью теплое дыхание из ее ноздрей.
Он крепче прижал руку к ее лицу. Она поцеловала его ладонь и
тут же с силой оторвала ее от своего лица.
– Венечка, не надо, я так не могу дышать. Поцелуй меня, –
прошептала она.
Он стал жадно целовать ее длинную упругую шею, тонкие, чуть
выступающие ключицы. От ее кожи пахло не дешевыми духами, а ландышем и горьковатой
хвоей. У Вени сильно стучало сердце, он чувствовал, что так же быстро и сильно
стучит ее сердце.
«Сейчас все будет как у всех, все будет нормально, голод
пройдет, – неслось у него в голове, – она очень красивая, она меня любит… Я
нормальный парень, все будет как у всех…»
Но глаза заволокло черной пеленой, словно кто-то накрыл его
сверху глухим, непроницаемым колпаком. Тело больше не подчиняется воле и
разуму. Своей, отдельной жизнью жили его руки, и он не понимал, что они делают.
– Перестань, мне больно! – неожиданно выкрикнула девочка.
Его руки не могли остановиться. Они сжимали маленькую
твердую грудь, ногти впивались в тонкую кожу.
– Веня, перестань! Мне очень больно!
Она кричала слишком громко, ее крик неприятно резал слух.
– Тихо, тихо… Это должно быть больно, я знаю, – быстро
заговорил он, – это всегда больно.
– Нет, я так не хочу, так нельзя. Ты сумасшедший! Она
попыталась вырваться. Он сам не заметил, как сдавил ладонями ее тонкую шею. Она
пробовала оторвать его руки, пыталась ударить его коленом. Это было похоже на
схватку двух разъяренных животных, бьющихся не на жизнь, а на смерть.
Краешком уходящего человеческого сознания Веня понял, что
именно этого он хотел, именно этого ждал – не любовной страсти, а смертельной…
Таня Костылева была сильней Ларочки. Ему пришлось закутать
ее голову валявшимся рядом выпускным платьем. Платье было из плотного белого
кримплена, оно не пропускало воздуха.
Гибкое крепкое тело под ним дергалось и билось, но он уже
ничего не соображал. На него нахлынула волна острого, дикого наслаждения. Ему
казалось, что в него вливается какая-то новая, ослепительная, непобедимая сила.
По телу девочки пробежала крупная дрожь, пронзив его
насквозь вспышкой молнии. Он чувствовал, что сейчас с каждым движением, с
каждым вздохом он становится сильней. Он делается почти бессмертным, утоляя
свой лютый, звериный голод…
Он не знал, сколько прошло времени. Насытившись,
опомнившись, он размотал кримпленовое белое платье, и в лунном свете прямо на
него глянули неподвижные ярко-голубые глаза.
Он испугался. Неужели он хотел именно этого? Неужели только
так можно накормить жадного зверя, живущего в его душе? Таня больше не дышит,
зато сытый зверь может теперь дышать полной грудью.
Ослепительная непобедимая сила, влившаяся в него сейчас,
была жизнью Тани Костылевой. Он вобрал ее в себя, впитал всю до капли. Так, и
только так он мог утолить лютый голод. Иного способа не дано. Она сама
виновата, она томила и мучила его столько времени, она разжигала в нем ненависть,
играла с ним в свои мерзкие, лживые, романтические игры…
Зачем она без конца говорила, будто любит его? Нет никакой
любви, все ложь и лицемерие. Никто никого не любит. Если он не нужен даже
родной матери, то какое дело до него этой чужой девочке? Зачем она играла с ним
в эти игры?
Он почувствовал, что по щекам текут горячие, горькие слезы.
Он плакал от жалости, но не к убитой девочке, а к самому себе, маленькому
послушному мальчику, которого никто не любит и которому все врут. От слез стало
легко и хорошо. В голове прояснилось.
Быстро оглядевшись, он натянул на теплое еще тело трусы,
поправил лифчик, машинально отметив, что белье не порвано. И ссадин на теле нет
– во всяком случае, при лунном свете незаметно.
Потом он аккуратно повесил белое платье на ствол поваленной
березы, нашел и поставил рядом нарядные лаковые туфли. Раздевшись, оставив свои
вещи тут же, на стволе, он потащил тело к реке, столкнул в воду, прыгнул сам и
не спеша поплыл к середине реки, на глубину, подныривая под тело, таща его за
собой.
В памяти возник ряд картинок с большого фанерного стенда на
городском пляже, наглядно показывавших, как лучше вытаскивать утопающего из
воды, как его удобней поддерживать. Он старался делать все, как на тех
картинках, только тащил тело не к берегу, а от него.
Вода действительно была холодной. Он подумал, что надо быть
осторожней в середине, на глубине. Там сильное течение, если сведет ногу, можно
утонуть.
