Почему-то ужасно захотелось позвонить хоть кому-нибудь,
услышать собственное имя из телефонной трубки, иначе сейчас только в петлю, как
Митька. Но это очень уж страшно, страшнее одиночества. Так хоть душа остается.
Здесь помучаешься, а душа потом отдохнет.
С кем она недавно говорила про бессмертную душу? С кем-то
хорошим, милым, добрым… Ну конечно! С Региной Валентиновной! Как же ей сразу в
голову не пришло?
Выключив воду. Катя стянула с себя мокрые трусики и майку,
завернулась в большое махровое полотенце, прошлепала босыми влажными ногами на
кухню, села за стол, закурила, сняла телефонную трубку.
На секунду взгляд ее остановился на толстой газовой трубе,
проходившей над проемом кухонной двери, перед глазами опять возник Митя, .уже
мертвый. Сердце больно и гулко вздрогнуло, мотнув головой и зажмурив глаза,
Катя отогнала от себя это видение и набрала номер, который знала наизусть.
Послышался гудок, потом щелкнул определитель номера.
Трубку тут же взяли.
– Регина Валентиновна, простите, что я так поздно. – Ничего,
Катюша, я не спала. У тебя сегодня был очень тяжелый день, я ждала твоего
звонка.
– Правда? – обрадовалась Катя. – Можно, мы сейчас немножко
позанимаемся?
– Конечно, деточка. Нужно!
Закрыв глаза, Катя начала говорить в трубку каким-то
странным, монотонным голосом:
– Мити больше нет. Я поняла это только сейчас, когда
приехала с поминок и осталась совсем одна. Мне страшно, потому что я одна.
Ольга может меня выгнать из квартиры, нет денег, нет ничего, я даже попросила
сегодня денег у Ольгиной подруги. Мы вышли на лестницу покурить. Ольга
специально так сделала, она поняла, что мне надо уколоться, и послала эту Лену
со мной на лестницу.
Лена стала меня жалеть, спрашивать… Она даже спросила, не
кололся ли Митя. Как она могла такое подумать о нем? Она какие-то там царапины
углядела у него на руке. Он лежал в гробу, а она царапины разглядывала.
– Лена Полянская? – осторожно спросил голос в трубке.
– Кажется, Полянская. Точно не помню.
– Тебе неприятно было с ней разговаривать?
– Неприятно. Я сказала, что, если она такая добрая и хочет
меня пожалеть, пусть лучше денег даст. А теперь стыдно. Я чувствую, скоро начну
у всех просить. Пока ампулы остались, но надолго не хватит. Я боюсь. Я не
выдержу.
– Ты выдержишь, деточка, – голос в трубке был спокойным и
ласковым, – продолжай, пожалуйста.
– Потом было застолье, все в тумане, даже не помню, кто
отвез меня домой. Только осадок остался, что я попросила денег у чужого,
малознакомого человека. Я больше всего боюсь, что начну просить. И еще – мне
больно, когда думают плохо о Мите. Я ведь знаю, точно знаю, он не кололся. А
эта женщина углядела царапины у него на руке.
Она на похоронах все время с их бабкой была, за плечи ее
держала, успокаивала. Бабка – камень, ни слезинки не уронила, и вообще, все они
каменные. Никто по Митеньке не плакал, только я. Ольга думала, я истерю потому,
что мне надо уколоться. Она даже не понимает, как можно плакать по человеку,
только и забот у нее – чтобы драгоценные детки не заметили ничего, чтобы никто
не знал о том, что я колюсь.
У них всегда так, лишь бы внешне все было спокойно и
прилично, а как на самом деле, им наплевать. Я ведь тоже человек, я живая, а
меня никто не пожалел. Полянскую специально Ольга позвала, ее старуха любит… А
меня никто теперь не любит. У Полянской муж ночью в Англию улетает, я слышала
разговор, и дочь у нее есть маленькая. Лизой зовут. У всех все есть, а у меня –
ничего. Отцу с матерью я давно не нужна, Митька бросил меня. Он ведь меня
бросил, таким вот жутким способом. Надоело ему со мной возиться, все его нервы
и силы сожрали мои наркотики. А уйти, развестись он не мог, характера не
хватало. Господи, что я такое говорю? – Будто спохватившись, Катя открыла глаза
и потянулась за следующей сигаретой.
– Не волнуйся, деточка. Что говорится, то и говорится. Ты же
помнишь наше условие: все плохое надо заворачивать в слова, как мусор в газету,
и выбрасывать вон. Тогда душа очищается. – Голос в трубке звучал мягко, баюкал,
утешал. – Катенька, надо тщательно проговаривать все, ничего не забывать.
– Может, мне в церковь пойти? – неожиданно спросила Катя. –
Может, вообще, в монастырь? Это ведь лучше, чем в петлю.
– Ты сейчас не отвлекайся, деточка, если будешь отвлекаться,
не сможешь уснуть всю ночь. А поспать тебе надо. Прежде всего надо как следует
выспаться. Продолжай, не отвлекайся. Ты обиделась на Полянскую, она заметила
царапины на Митиной руке. О чем вы еще с ней говорили?
– Ни о чем. Она поняла сразу, что разговор мне неприятен.
Она спешила домой, муж у нее ночью в Англию улетает, и дочка маленькая… Она
даже за стол потом не села, только к бабке в комнату зашла попрощаться… Бабка
уже к себе ушла, легла… А потом вообще ничего не было, я не помню.
– Ольга видела царапины на Митиной руке?
– Не знаю. Ольга со мной вообще не говорила. Она еле терпит
мое присутствие. Мне кажется, она только и думает, почему это случилось с
Митей, а не со мной. Она хотела, чтобы это я в петле болталась. Конечно, так
было бы всем лучше, и мне тоже… И еще – Ольга не верите что Митя это сам
сделал. Полянская, по-моему, тоже не верит. Им кажется: помогли ему.
– Они говорили тебе это? Спрашивали о чем-нибудь?
– Ольга спрашивала подробно, как мы день провели и вечер,
что делали – по минутам. Но давно, не сегодня. Я не помню, когда именно. Просто
осталось ощущение, что она меня мучает, жилы из меня тянет.
– А Полянская?
– Полянская только про царапины спросила.
– Так почему ты решила, будто она не верит, что Митя
покончил с собой?
– Мне так кажется… Я не знаю… у меня такое чувство, будто
они все меня считают виноватой.
– Ты слышала какой-нибудь разговор? С чего ты взяла…
– Господи, ну разве это важно, кто что думает? – выкрикнула
Катя в трубку. – Пусть они думают что угодно и обо мне, и о Мите. Какая теперь
разница?
– Ладно, деточка. Не заводись. Я вижу, тебе уже лучше.
Сейчас ты положишь трубку и пойдешь спать. Ты будешь спать крепко и сладко. Ты
заснешь сразу, уколешься на ночь и проспишь очень долго. Ты будешь спать долго
и крепко, ты уже сейчас очень хочешь спать. Ноги у тебя тяжелые, теплые, тебе
хорошо и спокойно. Положишь трубку, сделаешь себе укол и уснешь. Все. Спать.
Укол и спать.
На вялых, заплетающихся ногах Катя дошла до прихожей, где
валялась на полу ее сумка-мешок. Сейчас она помнила только одно – там, в мешке,
есть шприц и ампула. Там осталась одна ампула, еще две штуки лежат в ящике
письменного стола и еще три – в старом футляре от Митиной электробритвы, на
книжной полке. Футляр стоит на книжной полке, там есть еще три ампулы. Это Катя
помнила точно, а больше – ничего.
