У Кати опять началась громкая истерика.
– Лен, отведи ее на лестницу, очень тебя прошу, – шепнула
Ольга, – выйди с ней покурить, пусть она там тихо уколется, а то сил нет
слушать.
Лену покоробило это «пусть уколется». В конце концов, Катя
мужа потеряла, с которым прожила восемь лет, именно Кате пришлось вытаскивать
его из петли. Нельзя все ее эмоции приписывать только наркотикам.
– Вот ее сумка, – Ольга протянула Лене потертый кожаный
мешочек на шнурке, – там все есть. Давай скорее! У Глеба уже ушки на макушке.
Действительно, тринадцатилетний Глеб, старший сын Ольги, уже
стоял в дверях и внимательно прислушивался к разговору.
– Мам, там Кате плохо совсем, может, врача вызвать?
– Обойдемся без врача! – отрезала Ольга. – Иди в комнату, не
маячь!
Через две минуты Лена уже выводила рыдающую Катю под локотки
на лестницу. Когда входная дверь за ними закрылась, Лена достала пачку сигарет.
Совсем непросто сказать почти незнакомой женщине: «Не мучайся, родная, уколись,
не стесняйся меня, я все знаю».
Катя с жадностью затянулась и тут только заметила висевшую у
Лены на локте собственную сумку. Глаза у нее высохли и заблестели.
– Катюша, – мягко сказала Лена, – а ты не можешь еще немного
потерпеть?
Вопрос прозвучал глупо: не время и не место отучать Катю от
наркотиков, но все-таки язык не поворачивался предложить человеку уколоться.
– Если тебе неприятно смотреть, можешь отвернуться, –
произнесла Катя и нервно облизнула губы. – Ты не волнуйся, я быстро.
– Ладно, валяй! – вздохнула Лена. – Только давай уж
поднимемся, встанем между этажами, к подоконнику, а то, мало ли, лифт подъедет,
увидит кто-нибудь.
– Ты, если хочешь, можешь здесь постоять, а я поднимусь, –
предложила Катя.
– Да, пожалуй, так лучше.
Действительно, у Лены не было ни малейшего желания
наблюдать, как она будет колоться.
Катя умудрилась сделать это за считанные минуты, просто
взлетела по ступенькам вверх и тут же вернулась – со спокойным, умиротворенным
лицом. Даже румянец заиграл на щеках.
– Еще сигаретку дашь? – спросила она.
Лена протянула пачку и заметила на маленькой, худенькой,
похожей на птичью лапку Катиной кисти несколько тонких легких царапин. И точки
были на выпуклых синеватых венах… Только это левая рука.
– Катюша, скажи, пожалуйста, когда Митя успел руку
поцарапать?
– Руку? – Катя непонимающе замигала. – Какую руку?,
– Какую именно, не помню, – соврала Лена, – просто заметила
у него царапины на кисти.
– Ты думаешь, он кололся, как я, куда попало? – спросила
Катя совершенно спокойным голосом и выпустила струйку дыма в сторону лифта.
– Я ничего не думаю, просто спрашиваю, – пожала плечами
Лена, – в общем-то, теперь это уже не важно.
– Нет, – помотала стриженой годовой Катя, – это важно. Митя
не кололся. Никогда, ни разу в жизни. Он ненавидел наркотики. Это я во всем
виновата, но я ничего не могла поделать. Я довела его до этого, я не могла
ребенка ему родить, я
Требовала денег, а он терпел, он любил меня.
Лена испугалась: сейчас опять, несмотря на укол, начнется
истерика. «Пора мне домой, – грустно подумала она, – Сережа скоро с работы
придет, заберет Лизоньку у Веры Федоровны, они меня будут ждать…»
– Катюша, а почему ты колешься не в вены локтевого сгиба, а
в кисть? – спросила она вслух и тут же подумала: «Зачем я об этом спрашиваю?
Какое это для меня имеет значение? Просто любопытствую?»
Катя молча задрала вверх рукав свитерка и показала Лене
локтевой сгиб –
Огромный, припухший, черный синяк в мелких крапинках
подсохших коричневых корочек. Лену вдруг словно кипятком окатила жалость к этой
маленькой, худющей, теперь совершенно одинокой, никому на свете не нужной
девочке.
Родители Кати живут где-то то ли в Магадане, то ли в
Хабаровске, они давно развелись, отец спился, у матери новая семья, до Кати ей
дела нет. Лена вспомнила, как все это рассказывал ей Митя однажды, в каком-то
давнем разговоре… Она тогда радовалась за него, он прямо светился весь,
рассказывая о своей жене Катюше. Он и правда очень ее любил.
Теперь эта несчастная наркоманка никому не нужна. Ольга, уж
конечно, больше с ней возиться не станет. Она делала это только ради Мити.
– С чего у тебя началось? – тихо спросила Лена.
– После третьего выкидыша, – спокойно сообщила Катя, – до
этого я не то что не кололась, но вообще – не пила и не курила. Мы с Митей
очень хотели ребенка, ужасно хотели. Но не получалось. После третьего выкидыша
мне сказали:
Все, никогда не будет. Даже из пробирки, даже искусственно –
не будет. Вот тогда я и подсела на иглу. Знакомый помог, пожалел меня,
предложил попробовать – чтоб сразу отрубиться и все забыть. Я думала, один раз
сделаю – и все, только чтобы забыть…
– Забыла? – тихо спросила Лена.
– Ладно. Поговорили, хватит. – Катя махнула рукой. – Тебе
все это по фигу, я тебе никто, и ты мне никто. С какой стати ты мне в душу
лезешь? Я дрянь, наркоманка, а ты чистая, порядочная женщина, у тебя муж,
ребенок. Пожалеть меня решила, посочувствовать? Лучше денег дай. Ольга теперь
не даст. После поминок – коленкой под зад. Спасибо, если из квартиры не
вышибет. Я бы на ее месте точно вышибла. Это ведь она нам квартиру купила.
«Елки-палки! Хватит с меня! – подумала Лена. – Прямо
достоевщина какая-то, в худшем смысле этого слова. То же мне, Смердяков со
шприцем!»
– Ладно, пошли в квартиру, – сказала она и нажала кнопку
звонка.
Дверь открыл младший сын Ольги, белокурый голубоглазый Гоша
одиннадцати с половиной лет.
* * *
Поздно вечером в пустой и тихой квартире в Выхине Катя
Синицына стояла под горячим душем в трусиках и футболке. Из глаз ее лились
слезы и смешивались с горячей водой. Она очень устала плакать, но остановиться
не могла. Только теперь, вернувшись с поминок, она осознала, что произошло.
Мити больше нет, и жить ей незачем. Кому она теперь нужна?
Запас наркотиков кончится очень скоро, а денег, чтобы купить еще, она не
достанет. Если Ольга не выгонит ее из квартиры, то можно попытаться сдать одну
комнату или продать эту квартиру и купить поменьше. А на разницу жить… Нет, не
получится! Квартира записана на Митю, Ольга наверняка как-нибудь
подстраховалась, не сможет Катя без ее согласия продать. Она теперь вообще
никто, даже позвонить некому, все друзья – Митькины, своих у нее не было
никогда.
