* * *
Бойцы спецназа один за другим перемахнули через двухметровый
каменный забор. Четыре собачьих будки оказались пустыми, длинные тяжелые цепи с
расстегнутыми ошейниками тонули в рыхлом снегу.
В доме стояла мертвая тишина. Бойцы рассыпались по боевым
позициям. Военный вертолет завис прямо над крышей. Двое спустились на крышу по
веревочной лестнице и проникли на чердак через слуховое окно.
Вскоре стало ясно: двухэтажный каменный дом пуст. В нем нет
ни души. Тщательный обыск не дал ничего. Дом как дом – мебель, посуда, все, что
надо для жизни и здорового отдыха на лоне живописной тайги. Ни оружия, ни
наркотиков, никаких бумаг, документов, никаких скелетов в удобных стенных
шкафах.
Впрочем, в одном из шкафов полковник Кротов обнаружил
темно-коричневую кожаную куртку своей жены. Куртка аккуратно висела на плечиках
среди чужой верхней одежды, из рукава торчал клетчатый шерстяной шарф.
В карманах полковник нашел чистый носовой платок, тридцать
тысяч мелкими купюрами, карточку-пропуск в гостиницу «Тобольск».
А внизу, в том же шкафу, среди чужих ботинок и кроссовок,
валялась Ленина сумка. Там были все ее документы – паспорт, международная
пресс-карта, початая пачка сигарет, двести долларов в отдельном кармашке,
косметичка, щетка
Для волос.
Шарф еще хранил запах Лениных духов. Никто не видел, как
побледневший полковник уткнулся в него лицом.
* * *
Лена сначала услышала ритмичный, медленный грохот, потом
почувствовала свет сквозь плотно сжатые веки, потом странный запах, не то чтобы
неприятный, но какой-то совсем чужой. Еще не открывая глаз, она поняла: где-то
совсем близко грохочет поезд, тяжелый, длинный состав. Вероятно, товарняк. А
пахнет гарью, углем, тем особым воздухом железной дороги, который нельзя ни с
чем перепутать.
Было немного холодно. Она обнаружила, что лежит на куче
какого-то черно-желтого тряпья, одетая в чужую дубленку, а сверху укрыта драным
закаленным ватником. Осторожно поднявшись, она чуть не упала, но все-таки
удержалась на ногах и огляделась по сторонам.
Вокруг были деревянные стены, с клочьями ободранных обоев.
На полу валялись какие-то железки, обрывки газет, поломанная табуретка,
несколько пустых консервных банок и бутылок из-под водки. В углу –
полуразвалившаяся печка. Сквозь разбитое окно лился мягкий утренний свет.
Поскрипывала и хлопала от легкого ветра дверь.
Грохот поезда затих вдалеке.
– Вася! – испуганно позвала она.
Но никто не откликнулся. Она вышла на улицу. Прямо перед ней
лежало полотно железной дороги, одноколейки. По обе стороны была глухая тайга.
Ни души кругом, только маленький, заброшенный домик обходчика.
Лена зачерпнула горсть чистого снега и протерла лицо. От
голода больно сжимался желудок. Сунув руки в карманы, она обнаружила там
маленький комок фольги. Вытащила, развернула. Из четырех долек шоколада Вася
отломил себе только одну. А три оставил ей.
Она смутно помнила, как киллер тащил ее почти на себе,
вспомнила даже, как один раз он сказал:
– Потерпи еще немножко, очень тебя прошу. Хорошо, что ты
худая, легкая.
Она не знала, сколько они шли до этого заброшенного домика,
не помнила, как он уложил ее на тряпье, укрыл ватником…
Шоколад медленно таял во рту. Лена заедала его чистым
снегом. Она не спешила. Киллер научил ее есть медленно. |"Холодное
какао". Шоколад с таежным снегом. Стало легче, боль в желудке успокоилась.
Лена вынесла ватник, постелила его у самых рельсов, села. По
железной дороге обязательно пройдет поезд. Один уже прошел. Будет следующий.
Она услышит издалека стук колес, выйдет на шпалы. Машинист заметит ее и
остановит состав. Сквозь тонкие облака проглядывал зыбкий диск холодного
солнца. Стояла оглушительная таежная тишина. Было слышно, как поскрипывают
стволы деревьев.
Лена не знала, сколько прошло времени, она сидела, сжавшись
в комок, ей было все холодней. Она боялась вернуться в домик и пропустить
поезд. Солнце медленно катилось к западу. А поезда все не было. Ни одного. Она
закрыла глаза. Страшно хотелось спать. Краем сознания она понимала, что спать
нельзя, но ничего не могла с собой поделать. «Поезд меня разбудит, – думала
она, – обязательно разбудит».
Но поезда не было.
Вертолет кружил над тайгой без всякой надежды. Полковник
Кротов припал лицом к иллюминатору.
«Если бы они ее увезли, – думал он, – там не висела бы
куртка. Если бы уже убили, я нашел бы что-то еще, сапоги, например. Она могла
ведь и убежать… Да, она могла убежать».
Он чувствовал, что в его рассуждениях мало логики. Это было
больше похоже на самоутешение.
«Предположим, она убежала. Сколько прошло времени? Сутки?
Двое? Не больше. Сейчас нет сильного мороза, все-таки март. Она могла пойти на
звук буровой или к железной дороге. Но с буровыми есть связь. Оттуда бы
сообщили…»
– Скоро стемнеет, – заметил летчик, – придется возвращаться.
– Еще немного, – попросил полковник, не отрываясь от
иллюминатора.
Сначала Кротов увидел ровную просеку, потом тоненькие
полоски рельсов. Потом одинокий домик, крохотный, словно игрушечный.
По этой одноколейке давно никто не ездит, – сказал Кротову
летчик, – только иногда проходят товарняки с лесом из Товды. Если там и
осталась будка обходчика, она заброшена…
– Ниже, пожалуйста, хоть немного! – попросил полковник. Он
сам не мог понять, почему вдруг так гулко и быстро забилось сердце.
Вертолет стал снижаться. С небольшой высоты была отчетлива
видна маленькая темная фигурка на снегу. Она лежала, свернувшись калачиком, у
самых рельсов.
Лена согрелась. Ей не хотелось просыпаться. Но спать мешал
сильный шум и резкий, упругий ветер, от которого захлопали полы широкой
короткой дубленки. Она медленно, тяжело открыла глаза. Это стоило огромных сил.
Ветер бил в лицо, глаза стали слезиться, она ничего не видела. Еще одно
героическое усилие – и она приподнялась на локте. По глубокому снегу к ней
бежал Сережа и еще какие-то люди. А рядом быстро крутился огромный пропеллер
вертолета.
Полковник Кротов поднял на руки свою жену. Она показалась
ему легкой, почти невесомой.
Эпилог
– Регина Валентиновна, возможно, я задам бестактный и
трудный для вас вопрос. Как вам удалось, пережив такое горе, сразу включиться в
работу?
Телеведущий, молодящийся плейбой с бородкой, смотрел на
Регину своими светло-серыми, чуть прищуренными глазами. На его лице было
написано искреннее, теплое соболезнование.
