«Не хочет старик Лену закладывать, – усмехнулся про себя Кротов,
– думает, вдруг там не совсем дружеские отношения, и молчит о Волкове – на
всякий случай. Тоже мне, бородатая дуэнья!»
– Она осталась у старой библиотекарши, в Доме ветеранов, –
задумчиво повторил Сергей последнюю фразу профессора, – у Валентины Градской…
– Да, – кивнул Майкл, – и этот Саша наверняка знал, что ее
нельзя было там оставлять.
Из отдельных причудливых деталей сложилась наконец более или
менее понятная картина. Рассказ Майкла добавил последние, недостающие
фрагменты. Только одно было пока неясно: при чем здесь легендарный хозяин тайги
Кудряш?
* * *
Поздно вечером Лену переселили в другую комнату. Вероятно,
это была спальня для гостей, как в хорошем американском доме, она имела
отдельный душ с полным набором туалетных принадлежностей. Кроме шампуня, на
стеклянной полочке Лена обнаружила еще ополаскиватель для волос, увлажняющий
крем для лица и для рук, махровый халат, шапочку для душа.
В ящиках стилизованного под старину комода лежали пара новых
колготок и трусиков, ночная рубашка, две футболки, широкий бежевый свитер
ручной вязки. А вот Ленина теплая кожаная куртка исчезла. Зато на ковре у
широкой тахты стояли пушистые тапочки – «зайчики» с пластмассовыми глазками и
розовыми фланелевыми ушками.
«Очень трогательно, – усмехнулась про себя Лена, – меня
здесь что, навеки поселили?»
Главным достоинством новой комнаты оказалось широкое окно.
Оно было намертво забито, открывалась только маленькая форточка. К самому окну
подступала глухая, заснеженная тайга.
Первую ночь Лена проспала как убитая. Утром пришла
глухонемая, принесла завтрак – горячий омлет, крепкий кофе, хлеб с маслом. На
маленьком сервировочном столике лежала еще и пачка сигарет.
– Спасибо большое. Ты, наверное, дала мне свои вещи? Ты себе
все это покупала? Все новое, кроме свитера.
Лена старалась, чтобы артикуляция получалась четкой и
девушке было легче ее понять. Но Нина понимала любую артикуляцию.
– Сколько меня будут здесь держать? – шепотом спросила Лена
и кивнула на ванную, надеясь, что глухонемая опять вступит с ней в «кафельный»
диалог.
Девушка нахмурилась и отрицательно помотала головой. – Как
тебя зовут? – спросила Лена. Глухонемая достала свой карандашик, написала прямо
на белой пластиковой поверхности сервировочного столика:
«Нина».
– Очень приятно, Нина. А меня зовут Лена. Впрочем, ты,
наверное, это уже знаешь.
Нина кивнула и улыбнулась.
– Нина, посиди со мной, пожалуйста. Давай вместе выпьем
кофе. Я больше не буду задавать тебе сложных вопросов.
Нина посмотрела на часы, потом кивнула, на минуту вышла,
даже не закрыв за собой дверь, и вернулась со второй кофейной чашкой и
пепельницей.
– Еще раз спасибо, – обрадовалась Лена.
Но говорить было, в общем, не о чем. В голову лезли только
«сложные» вопросы, Лена боялась спугнуть свою глухонемую собеседницу. Кофе пили
молча, потом обе закурили.
– Ты здесь всегда живешь? Или только приезжаешь? – решилась
наконец спросить Лена.
Но Нина опять нахмурилась и помотала головой.
– Прости. Я не знаю, о чем можно спросить так, чтобы ты
могла ответить. Вот ты уйдешь, я останусь одна в этой замечательной комнате со
всеми удобствами. И что мне тогда делать? Слушай, здесь есть какие-нибудь
книги? Или газеты, журналы? Я хотя бы почитаю. Я не могу вот так, есть, спать,
глядеть в потолок и ждать – неизвестно чего.
Нина кивнула и опять достала свой карандашик.
«Здесь есть книги», – написала она на белом пластике.
– Какие? – спросила Лена.
«Не знаю. Могу принести все».
Она загасила сигарету и быстро ушла, укатив сервировочный
столик. Появилась она примерно через полчаса. На том же столике теперь вместо
тарелок и чашек была стопка книг. Нина аккуратно сгрузила их на комод,
приветливо кивнула в ответ на Ленино «спасибо» и опять удалилась вместе со
своим столиком.
«Обычный дефицит конца семидесятых, – определила Лена,
разглядывая корешки в невысокой стопке, – джентльменский набор: „Анжелика“,
„Три мушкетера“, „Слово и дело“ Пикуля, несколько романов Мориса Дрюона. Эти
книги получали в обмен на макулатуру либо покупали по блату. Их полагалось
иметь в „приличных“ домах. Часто их вообще не читали. Яркие обложки просто
украшали полки импортных стенок, как перламутровый фарфор из ГДР и чешский
хрусталь».
К этим книгам явно никто не прикасался. Они были совершенно
новенькие, хотя простояли на полке почти два десятилетия. Лене тоже не хотелось
читать ни «Мушкетеров», ни «Анжелику». Единственное, что привлекло ее внимание,
– это «Избранное» Бунина.
«Надо же, я думала, только в старости у меня будет время
перечитать „Антоновские яблоки“ и „Жизнь Арсеньева“, – усмехнулась она, – а вот
ведь как получилось».
Лена улеглась на кровать поверх одеяла, в джинсах и майке.
После первых двух страниц «Антоновских яблок» она забыла, где находится. Даже
как будто яблоками запахло и собственной юностью. В последний раз она
перечитывала Бунина лет в восемнадцать…
Днем зашла Нина, принесла еду – большой кусок жареной
осетрины, овощной салат, два яблока и гроздь бананов.
– А кормят меня с барского стола, – заметила Лена. – Прямо
на убой. Не знаешь, меня собираются отсюда выпускать живьем? Или как?
Нина отвернулась и направилась к двери.
– Прости, шутки у меня дурацкие. Я ни на что не намекаю, –
произнесла Лена ей вслед.
Глухонемая на нее не смотрела, стало быть, Лена говорила в
пустоту. Незаметно настала ночь. Лена захлопнула «Избранное» Бунина. Толстый
том был прочитан от Корки до корки, вместе с предисловием и примечаниями.
«Ну что ж, теперь надо браться за Пикуля или за Дюма, –
подумала она с тоской, – а дальше что?»
Она подошла к почерневшему окну. Конечно, можно попытаться
открыть его или выбить стекло. Это второй этаж, совсем невысоко. Но там
наверняка охрана, а дальше – тайга.
Тихо завывал ветер, клонились и поскрипывали черные силуэты
деревьев. Где-то поблизости лаяли собаки, судя по тяжелым, низким голосам, это
были огромные сторожевые псы, овчарки или волкодавы. А вдали, в глухой таежной
чаще, подвывали холодному ночному ветру бессонные волки.
"Либо меня убьют при попытке к бегству, – спокойно
размышляла Лена, ~ либо я заблужусь в тайге. Впрочем, здесь должна быть
какая-то дорога, хотя бы проселочная. Но скорее всего меня пристрелят раньше,
чем я успею сделать несколько шагов на свежем воздухе. Этот лысый пахан,
вероятно, решил распорядиться моей информацией по-своему. Он поверил мне сразу
и теперь будет шантажировать Волкова и Градскую до тех пор, пока не станет
единовластным хозяином концерна. Интересно, сколько у него уйдет на это
времени? Пока что я нужна ему как главное орудие шантажа. Он решил держать меня
в человеческих условиях для того, чтобы можно было в любой момент предъявить им
свидетельницу – не только живую, но здоровую, чистую, сытую, способную связно
говорить.
