Пел он для одной-единственной девочки, пятиклассницы Тани
Костылевой. Он вложил в песню все, что чувствовал, глядя на нежное, чуть
удлиненное Танино лицо, на тонкую, беззащитную шейку, обвитую алым шелковым
галстуком. Тогда он еще не мог понять, что это были за чувства, к чему потом
приведет его густой, нестерпимый жар, властно наполняющий все тело, сжигающий
сердце и покалывающий кончики пальцев.
Напряженно-печальную мелодию он выводил очень точно, не
переврал ни единой ноты. Тогда, тридцать лет назад, он еще ничего не понимал в
себе самом, а теперь вдруг подумал, что было бы лучше, если бы он тогда же,
прямо на скрипучей дощатой сцене, умер внезапной смертью, моментальной и
безболезненной, не допев красивой песенки. Да, так было бы лучше и для него, и
для той тонкошеей пятиклассницы в шелковом галстуке, и для многих других…
– Вениамин Борисович! – сладко позвал голос секретарши.
Она ловко вкатила в зал высокий сервировочный столик
красного дерева с большой толстостенной керамической кружкой. Веня терпеть не
мог маленьких тонких чашечек, кофе пил крепкий, сладкий, с большим количеством
жирных сливок. Он любил, когда кофе много, а кружка тяжелая, толстостенная.
На сцене уже стояли две красотки в узких голубых джинсах,
дуэт «Баттерфляй». Он даже не заметил, как они вошли в зал. Несколько секунд он
молча разглядывал их. Действительно не больше восемнадцати. Одна – яркая
стриженая блондинка, чуть полноватая, с тяжелой мягкой грудью под тонким
свитером. Вторая – худенькая шатенка с прямыми волосами До плеч. Первая, безусловно,
сексуальней, но стандартна. Вторая, пожалуй, интересней. Есть в ней что-то
необычное: высокий лоб, надменный разрез глаз, тонкие руки. Да, в ней
чувствуется порода. Пожалуй, Инна прана. это сочетание может быть интересным –
наглая, стандартная сексуальность и некий неожиданный изыск, породистая
дворяночка.
В голове автоматически замелькали кадры возможных клипов.
«Неужели повезет?» – с осторожным волнением подумал он и сказал, ласково
кивнув:
– Начинайте, девочки. Ни аккомпанемента, ни микрофона не будет.
Пока. Первую песню вы споете, стоя спокойно и не двигаясь. Просто споете. Ясно?
Они молча ждали. Он всегда начинал прослушивание именно с
этого. Ему прежде всего нужны были их лица и голоса. Пластику всегда можно
потом поставить. Без движения, без музыки и микрофона страшно трудно исполнять
ту попсовую фигню, с которой обычно приходят к нему эти девочки-мальчики. Он
знал: один на один с пустыми, бессмысленными словами, с этой фигней на устах,
исполнитель становится как бы голым, незащищенным. И сразу он виден весь, без
прикрас.
Уже никто из его коллег, бывших конкурентов, не занимался
подобной тягомотиной. Деньги делали не на тех, кто мог петь, а на тех, кто
жаждал увидеть себя либо своих жен, детей, любовниц, любовников и так далее в
классно сделанном клипе. Таких желающих было более чем достаточно. Раскрутка
шла не от самого исполнителя, а от денег, которые за ним стояли. Эстрадного
шептуна и топтуна можно сотворить хоть из телеграфного столба – были бы деньги.
Вениамин Волков никогда не поддавался соблазну быстрых,
сиюминутных денег. Все вокруг делали свой бизнес с расчетом только на сейчас,
не думая о будущем. Для других все решалось просто: лучше тысяча, но сию
минуту, чем миллион через неделю. Когда в основу положен криминальный капитал,
то нет никакой гарантии, что доживешь до конца недели и грядущий миллион не
застанет тебя там, где он уже не нужен.
В итоге в шоу-бизнесе концерн «Вениамин» остался
единственным, где делались настоящие, редкие звезды. Для звезды необходимо
качественное живое сырье, крупинки золотой пыли. Другие делали из дерьма
конфетки, приторные леденцы, от которых даже у всеядного российского
потребителя крошились зубы и болел желудок. А Вениамин Волков не жалел времени
и сил, не боялся риска. Он делал звезд и ставил на звезд. Он отдавал себе отчет
в том, что, если на телеэкране постоянно мелькают только задницы, публика
поневоле захочет увидеть иногда лица.
Девочки, стоя на сцене, вытянув руки по швам, пели
слабенькими, но приятными голосами какую-то стандартную лабуду, скорее всего
собственного сочинения. Он не слушал. Он вглядывался в лица и пытался угадать,
почувствовать тонкую ауру, неуловимый запах успеха.
Эстрадный успех в чистом, изначальном виде – вещь
непредсказуемая. Вкус публики нельзя вычислить логически, но угадать можно. Для
этого надо иметь особый талант. Вениамин Волков тешил себя надеждой, что имеет
его. Сейчас он мог позволить себе такие отвлеченные материи, как «талант» и
«надежда». Он шел к этому долго и трудно, через кровь, грязь, бандитские
разборки, он столько раз переступал через других и через себя самого, что
сейчас мог расслабиться, поиграть в интеллектуала, в человека, причастного к
чему-то таинственному и высокому.
Покуривая, допивая густой, приторно-сладкий кофе со
сливками, он с досадой почувствовал, что девочки эти – очередные пустышки. Нет
в них ничего, не пахнет от них удачей. Может получиться один неплохой клип,
если сыграть на контрасте типажей, но ради этого их долго придется
дрессировать. Не стоят они таких усилий.
– Спасибо, достаточно, – перебил он песню, мягко хлопнув в
ладоши.
Они моментально замолчали на полутакте.
– Вениамин Борисович, можно, мы еще одну песню споем? –
вдруг громко предложила блондинка.
– Еще? Нет, хватит. Мне все ясно. Вы свободны, девочки.
– Одну! – настаивала блондинка. – –Только куплет,
пожалуйста! Это две минуты.
– Ладно, валяйте, – махнул он рукой – было лень их выгонять,
а сами они не уйдут, не спев своего куплета.
«Не покидай меня, весна…»
У худенькой шатенки голос был ниже и глубже. Она начала,
блондинка подхватила. Романс Кима из какого-то фильма семидесятых звучал
красиво и печально. Но это уже было не важно.
«Продлитесь вы, златые дни…»
Он чуть прикрыл глаза. Слушать было приятно. Что-то стало
наплывать издалека… Костерок на крутом берегу, короткая июньская ночь, тонкий,
повисший рваным кружевом рассветный туман над рекой, густой городской парк и
мелодия романса:
«Не оставляй меня, надежда!»
Сердце прыгнуло и застучало. Ладони стали горячими, прямо
раскаленными. Кровь жарко запульсировала в висках.
Две девушки, яркая полноватая блондинка и худенькая
породистая шатенка. Сексуальная кошечка и дворяночка…
"Когда так радостно и нежно
Поют ручьи, соловьи…"
Сейчас они заметят, как сильно он дрожит. Сейчас он встанет
и подойдет к сцене, поднимется по ступенькам. Правая рука инстинктивно сжала
паркеровскую ручку с острым золотым пером. Колпачок уже снят, ручка лежит на
открытом блокноте-ежедневнике. Перо очень острое.
