– Выпейте кофе, Елена Николаевна, и подумайте еще немного, –
мирно предложил лысый.
– А покурить можно? – спросила Лена.
– Да, конечно.
На столе появились сигареты «Парламент», зажигалка и
пепельница. Лена, с жадностью отхлебнув горячего крепкого кофе, вытянула из
пачки сигарету. Лысый любезно дал ей прикурить.
– Ну хорошо, а о чем вы так долго беседовали с двумя
бабульками на Малой Пролетарской?
– Я навестила мать своего старого знакомого. Это давняя
история.
– Я с удовольствием послушаю.
Лена спокойно выложила ему историю про стихи Васи Слепака.
Кудряш слушал и думал о том, что на этот раз она говорит правду. Не всю,
конечно, но правду. Он знал, киллер действительно когда-то писал стихи. Одно из
его стихотворений было даже опубликовано в популярном молодежном журнале.
Когда-то это воспринималось как анекдот…
– Трудно было пробить публикацию? – спросил он даже с
некоторым сочувствием.
– Ну а как вы думаете? – улыбнулась Лена.
– А вам-то зачем это понадобилось? Что, своих проблем мало?
– Мне было очень жалко Васю Слепака… И тут послышался смех.
Смеялся лысый, тяжело, с одышкой. Хохотали два молодых амбала, стоявшие в
дверях.
– Жалко, говоришь? – отсмеявшись, произнес лысый и вытер
кончиками пальцев выступившие от смеха слезы. – Ты бы лучше себя пожалела!
Он перешел на «ты». Лицо его окаменело. Желтые голые глазки
уставились на Лену так, что она невольно поежилась.
– По дочке-то скучаешь? – спросил он вкрадчиво. Лена
молчала. Она чувствовала, как все внутри у нее сжимается и холодеет, и ничего
не могла с этим поделать. Рука, державшая кофейную чашку, заметно задрожала.
Лена поставила чашку на стол и сильно сжала руку в кулак.
– Скучаешь, – ответил за нее лысый и быстро облизнул тонкие
губы, – а поглядеть хочешь на нее?
У Лены сильно закружилась голова. «Этого не может быть, –
сказала она себе, – он блефует. Этого быть не может…»
В руке у лысого появился маленький дистанционный пульт. И
только тут Лена заметила в углу, на тумбе черного дерева, большой телевизор и
видеомагнитофон. Лысый нажал несколько кнопок. Экран засветился, и через минуту
Лена увидела на нем широкую аллею истринского дома отдыха. По аллее бежала
Лиза, в своем ярком, разноцветном комбинезончике, в полосатой вязаной шапочке с
помпоном. В одной руке она держала красное пластмассовое ведерко, в другой –
плюшевую обезьянку. Она бежала на камеру. Ее румяное личико уже занимало весь
экран. Белокурые прядки выбились из-под шапки, огромные голубые глаза смотрели
прямо на Лену.
– Баба Вера! – закричала она весело, развернулась и побежала
куда-то в сторону.
В стороне, у обочины, стояла Вера Федоровна в теплой куртке
и широких шерстяных брюках. Она наклонилась к Лизе, улыбаясь, поправила на ней
шапку, застегнула кнопку комбинезона.
– Давай-ка я посмотрю, Лизонька, ножки у тебя не промокли? –
сказала она спокойно и буднично.
Кадр сменился. Теперь снимали номер с балкона, сквозь
стекло. Лиза спала, раскинувшись, в розовой фланелевой пижамке. Вера Федоровна
вязала, сидя в кресле перед телевизором. Светящийся телеэкран отбрасывал
бледные блики на ее спокойное, сосредоточенное лицо. Поблескивали стекла очков,
съехавших на кончик носа, быстро двигались короткие спицы в руках. Картина была
настолько мирной и уютной, что Лене больше всего на свете захотелось сейчас
оказаться в этой вечерней комнате, погладить рассыпанные по подушке шелковистые
Лизины волосы, поцеловать теплую щечку, на которой отпечатались складки
наволочки.
Вера Федоровна тяжело поднялась с кресла, подошла к кровати,
поправила сбившееся одеяло и сделала именно то, что так хотелось сделать Лене,
– погладила Лизу по головке, наклонившись, поцеловала ее в щечку и тихонько
перекрестила спящую девочку. Потом, сладко зевнув во весь рот, выключила
телевизор и вышла из комнаты. Вероятно, она пошла в душ… "
Экран погас. Лена вытянула еще сигарету из пачки, закурила,
стараясь унять дрожь.
– У тебя красивая дочка, – послышался голос лысого, – а в
кого она такая беленькая? В мужа, что ли? Кстати, полковник твой еще в Лондоне.
Когда он прилетает , не скажешь?
– Чего вы от меня хотите? – тихо спросила Лена и заставила
себя взглянуть в эти желтые голые глаза.
К журнальному столу бесшумно подошла глухонемая девушка и стала
убирать кофейные чашки. Лена не заметила, когда она успела появиться в
гостиной.
– Понимаешь, – задумчиво продолжал лысый, – мне часто
приходилось развязывать языки слишком молчаливым людям. Правда, в основном
мужикам. Честно говоря, я не люблю иметь дело с бабами. Есть много всяких
способов. Ты женщина грамотная, фильмов много смотрела, книжки читала, знаешь,
как это делается. Но к каждому человеку нужен индивидуальный подход. Вот ты,
например, просто вырубишься сразу, потеряешь сознание, а то и помрешь
ненароком. Физическая боль – это, конечно, хороший способ разговорить молчуна.
Но не люблю я этого, получается много шума, грязи и вони. Видишь, к тебе никто
из моих ребят пока пальцем не притронулся. И не притронется. Более того, Лизу
твою пока только на пленочку засняли. Ты видела сама, мы ребеночка тоже зря
обижать не станем. Но, если все-таки придется, виновата будешь только ты.
Поверь, мне не доставит никакого удовольствия показать тебе денечка через
два-три другое кино про твою красивую малышку.
Лена вдруг заметила, что глухонемая застыла у стола с
пустыми чашками в руках и, не отрываясь, смотрит на тонкие губы лысого.
– В общем так, – он легонько рубанул короткопалой ладонью по
воздуху, – ты еще подумай как следует. Я тебя не тороплю. Время у нас с тобой
пока что есть.
– Почему вы считаете, что я говорю не правду? – тихо
спросила Лена.
Теперь глухонемая не отрывала своих ярко-голубых глаз от
Лениных губ. Но никто, кроме Лены, этого не замечал.
– Странная ты женщина, – вздохнул лысый, – вот ублюдка на
зоне тебе жалко стало. А собственного ребенка не жалеешь. Или ты, может, не
совсем врубилась, а? Ладно, даю тебе еще денек, до вечера. Сигареты с
зажигалкой можешь с собой взять. И вообще, если нужно чего, не стесняйся. Я не
мурло, не хам. Никогда таким не был. Будем считать, ты пока что у меня в
гостях.
Лену отвели назад, в маленькую комнатку. Только сейчас она
поняла, что комнатка эта находится в подвале. Когда дверь захлопнулась, Лена
упала ничком на голый матрас скрипучей кровати и стала горько плакать. Она
чувствовала, что нет времени на слезы, что нельзя позволять себе сейчас эту
истерику, но не могла остановиться. Слезы текли ручьями, она со злостью
размазывала их по щекам. Да, чтобы успокоиться, надо хорошенько разозлиться.
