– Простите, Валентина Юрьевна, – Лена протянула большую
групповую фотографию и показала на лицо некрасивой девочки, – это ваша дочь?
– Да, – кивнула старушка, – это Регина.
Лена заметила, что по лицу Градской пробежала какая-то тень,
губы слегка поджались, глаза сузились – но всего на секунду.
– А других фотографий нет у вас?
– Зачем вам, деточка?
– Понимаете, мне кажется, я где-то видела это лицо,
возможно, я была знакома с вашей дочерью. Она теперь живет в Москве?
– Она давно живет в Москве. И вполне возможно, что вы с ней
встречались. Мир страшно тесен, и с возрастом в этом все больше убеждаешься.
Только других фотографий у меня нет. Даже младенческих. Эта – единственная.
– Странно. Вы ведь собираете фотографии… Столько чужих
снимков…
– Регина сразу уничтожала свои снимки. А потом уничтожила и
свое лицо, – последняя фраза прозвучала громко, несколько раздраженно. Лена уже
чувствовала, что старушке неприятен разговор о дочери, но надо было довести его
до конца. Не было другого выхода.
– Уничтожила свое лицо? – тихо переспросила она.
– Возьмите там, на полке, стопку журналов. Быстро перебрав
несколько известных изданий в ярких глянцевых обложках, она молча протянула
Лене развернутый журнал – тот самый, который совсем недавно показывал ей Гоша
Галицын. С разворота лучезарно улыбалась «сладкая парочка», суперпродюсер
Вениамин Волков и его красавица жена, Регина Градская.
– Моя дочь сделала себе целую серию пластических операций в
швейцарской клинике, – сказала Валентина Юрьевна, – она всю жизнь страдала
из-за своей внешности.
Глава 34
– Мистер Баррон, я обязан сообщить вам, что женщина,
пригласившая вас в гости, опасная преступница, – произношение у шофера Саши
было неважным, но говорил он по-английски четко и грамотно, без ошибок.
Майкл вытаращил глаза и открыл рот.
– Есть старый анекдот, – продолжал Саша. – В богатой
английской семье рос мальчик, который до пяти лет не разговаривал. Родители
страшно переживали, показывали ребенка разным врачам, но все бесполезно. И вот
однажды за обедом мальчик отставил тарелку и внятно произнес: «Бифштекс
пережарен». – «Джонни, милый! – закричали родители, оправившись от шока. –
Почему же ты раньше молчал?» – «Раньше все было в порядке», – ответил Джонни.
Так вот, мистер Баррон, раньше все было в порядке, и я молчал.
– А что случилось теперь? – спросил Майкл, судорожно
сглотнув. – Ведь мы с вами не за обеденным столом, и нет никакого бифштекса. Я
пытаюсь шутить, но на самом деле мне не до шуток. Объясните, Саша, в чем дело и
кто вы такой.
– Я старший лейтенант Федеральной службы безопасности, моя
фамилия Волковец.
– То есть вы из КГБ? Вы что, принимаете меня за
американского шпиона?
– Я понимаю, одно только сочетание этих букв вызывает у вас
отвращение. Но, если кто и принимает вас за шпиона, то уж, во всяком случае, не
наш департамент.
– Саша, вы не могли бы изъясняться конкретней?
– Мистер Баррон, вы хорошо знаете классическую русскую
литературу?
– О Господи, Саша, я же просил – конкретней, пожалуйста! –
простонал Майкл.
– Помните пьесу Гоголя «Ревизор»? Вот вас тоже приняли за
кого-то другого. Местная мафия следит за вами очень пристально. И это
становится опасным. Думаю, вам следует сегодня же отправиться в Москву.
– Как в Москву? Но я еще не был в Ханты-Мансийске и в
окрестных деревнях… Я не сделал и половины из того, что хотел… Зачем в Москву?
А Лена?
– Она тоже улетит. Сейчас мы вместе зайдем в ваш номер, Вы
соберете вещи. Только очень быстро. Потом мы отправимся в Тюмень, сразу в
аэропорт. Есть ночной рейс, и этим рейсом вы улетите.
– Один?
– Почему один? Вместе с Леной.
– Если я не соглашусь?
– А вы уже согласились, – усмехнулся Саша, – вы ведь
разумный человек и не захотите рисковать жизнью.
– Хорошо, – вздохнул Майкл, – вы правы. Я не хочу рисковать
жизнью. Но у меня одно условие. Без Лены я не помечу.
* * *
Николай Иевлев увидел, как отъехал «москвичек» Саши Волковца
и как следом двинулся темно-лиловый «жигуль».
– Ничего, – мысленно обратился майор к четырем амбалам в
«Жигулях», – ничего, «братки» – говнюки, вас сейчас подрежут на перекрестке, ох
хорошо подрежут. Жалко, не под корешок.
Давно стемнело. В мрачном пятиэтажном здании Дома ветеранов
горело только несколько окон. Бледно-желтые световые блики причудливо
шевелились, падая на черную стену заснеженной тайги.
Тайга подходила совсем близко, но наблюдали за домом не
оттуда. Полянскую должны были ждать где-то здесь, в высоком, густом кустарнике,
разросшемся вдоль главной аллеи. И ее ждали. Когда затих звук мотора
отъехавшего темно-лилового «жигуля», Иевлев уловил какой-то вкрадчивый шорох,
черная масса кустарника шевельнулась.
Он взглянул на светящийся циферблат. Через десять минут
Полянская выйдет из здания и пойдет по этой аллее, вдоль черных кустов.
Возможно, они не станут нападать сразу, а поведут ее еще немного. Но не
исключен и другой вариант. На их месте он бы давно потерял терпение.
Иевлев знал, что сейчас в ста метрах отсюда должен
остановиться военный «газик», и прислушивался к гулу редких машин, проезжавших
по шоссе. Группа захвата, пять человек из местного ФСБ, будет готова в любой
момент вступить в игру. Малейший шум, а тем более выстрел, станет
автоматическим сигналом для них.
Старые кожаные ботинки промокли насквозь, пропитались талым
снегом, и холод шел от ног по всему телу. Иевлеву ужасно хотелось курить и чай
хотелось горячего. Он думал о том, что захваченные «языки» все равно будут
молчать и хозяина своего не заложат ни за какие коврижки. Жизнь дороже любых
коврижек.
Так будет всегда. Шавки и «шестерки» будут молчать и
париться в зонах по всей стране. А хозяева будут посылать в зону индивидуальный
«грев» с барского плеча, строчить душевные «малявы» честным арестантам и править
единовластно своими вотчинами, кусками огромной страны, с ее тайгой, с ее
золотом, нефтью, маковыми и конопляными полями, с ее бандитами и проститутками,
народными артистами и членами правительства. Так будет всегда. Ничего не
изменится от того, что он, майор Иевлев, сидит сейчас, промокший и продрогший
насквозь, в заснеженных кустах на окраине старинного сибирского города, сидит и
ждет – то ли шальной пули, то ли воспаления легких. Даже если развяжутся языки
тех, кто прячется сейчас напротив и тоже ждет, все равно ничего не изменится…
