– Ага, конечно, прямо к ним в лапы я, злодей-сводник, и
повезу твоего драгоценного профессора. – Саша обиженно поджал губы. – Чего ж ты
так нас не любишь? За что же такое недоверие? Ну шевельни мозгой-то хоть
немного, умная ты наша!
– Ладно, уже шевельнула. Вы хотите через нее вычислить…
– Уже вычисляем.
– Наверное, вы говорите о том, что я – старый плейбой? –
подал голос Майкл.
– А о чем же еще? – хмыкнула Лена.
По дороге они остановились у небольшого рынка и купили букет
белых роз.
Дом ветеранов находился на окраине Тобольска. Это было
пятиэтажное кирпичное здание, напоминавшее больницу или школу. У входа их
встретил вооруженный охранник.
– Вы к кому?
– Мы к Градской Валентине Юрьевне, комната номер сто
тридцать.
– Документы какие-нибудь есть? Лена протянула свое
журналистское удостоверение и синий паспорт Майкла.
– Это чего, иностранец, что ли? – поднял брови охранник.
– Профессор из Америки.
– Проходите, – кивнул охранник и отдал документы, – второй
этаж, по коридору налево.
Коридор был застелен толстой ковровой дорожкой. На
подоконниках стояли горшки с цветами. Было чисто и странно тихо. По дороге им
не встретилось ни души.
– Да-да, войдите! – ответил на их стук в дверь бодрый
старческий голос.
Было удивительно увидеть в таком казенном заведении
совершенно домашнюю, очень уютную комнату: круглый стол посередине, книжные
полки от пола до потолка, небольшой старинный секретер с новенькой пишущей
машинкой «Унис» и аккуратной стопкой рукописей, низкая, накрытая огромной
вязаной шалью тахта, изящная этажерка конца прошлого века, а на ней –
проигрыватель для пластинок образца шестидесятых и пластинки в два ряда.
Валентина Юрьевна почти не изменилась, та же белоснежная,
аккуратно постриженная и уложенная седая голова, та же шелковая блузка с
круглым воротничком и небольшой брошкой у горла. Она стала еще худее, и в лице
ее появилось что-то трогательно-детское. Лена давно заметила, что у глубоких
стариков, сумевших прожить огромную жизнь, не озлобившись, не потеряв рассудок,
сохранив ясный ум, лица становятся детскими. Словно человек, пройдя по кругу,
возвращается к какой-то таинственной, вечной мудрости, доступной только
маленьким детям и глубоким старикам. – Глядя на вас, я совсем не боюсь стареть,
– произнес Майкл по-английски, улыбнулся и протянул руку. – Профессор Баррон,
Колумбийский университет, Нью-Йорк.
– Очень приятно. Как я понимаю, вам рекомендовали навестить
меня сотрудники библиотеки. Вы, вероятно, историк? – У нее был классический
английский, без американского урезания гласных и утробного порыкивания. – А вы,
детка, наверное, переводчица? – обратилась она к Лене по-русски. – Я думаю, вы
будете рады возможности немного отдохнуть. Я знаю, что такое труд синхрониста.
Как вас зовут, деточка? – Лена.
Она решила пока не напоминать Градской, что они уже
встречались, и вообще не вести никаких разговоров. Через сорок минут Саша
поднимется сюда и заберет Майкла, повезет его на свидание с красоткой Наташей.
А Лена останется здесь. Так было договорено. Интересно, куда он повезет Майкла
на самом деле? Как он вообще будет с ним объясняться? – Леночка, вы можете пока
посмотреть книги по изобразительному искусству, есть альбомы со старинными фотографиями,
я их собирала всю жизнь, – обратилась к ней Градская, – что вас больше
интересует?
Лена попросила альбомы. Она любила старые фотографии. Дамы в
шляпах на фоне намалеванных романтических пейзажей, ангельские младенцы в
кружевах, как в облаках, мужчины в цилиндрах, с торжественными усами;
застывшие, важные лица сибирских крестьян, и на всем – печать надежности,
основательности, уверенного спокойствия. А на следующих страницах – те же дамы
в строгих платках сестер милосердия, мужчины в военной форме, окопы и пулеметы
первой мировой войны, казачий есаул на вздыбленном коне, огромная госпитальная
палата. А дальше – совсем другие лица, кожанки, остриженные женщины, жестокий
огонь в глазах, истощенные, оборванные дети.
Лена взяла в руки следующий альбом, и из него выпала большая
картонная фотография. «Средняя школа № 2, выпуск 1963 года». Лица выпускников и
учителей в отдельных овалах, бледные виньетки из звезд, колосьев, серпов и
фабричных труб. Лена хотела уже отложить фотографию, но вдруг взгляд ее упал на
подпись под одним из лиц: «Градская Регина». Из всех девочек-выпускниц самая
некрасивая – широкий, приплюснутый нос, торчащие вперед длинные зубы, скошенный
подбородок, черные провалы маленьких, глубоко посаженных глаз. Лена смотрела на
это лицо не отрываясь.
И тут послышался стук в дверь. В комнату вошел Саша. Майкл,
рассыпавшись в благодарностях, стал одеваться.
– Я заеду за тобой через полчаса, – сказал Саша, взглянув на
Лену.
– Можешь не беспокоиться. Я сама доберусь до гостиницы.
– Как скажешь, – пожал он плечами.
– Валентина Юрьевна, можно, я побуду у вас еще немного? Я
хотела поговорить об этих фотографиях, – обратилась она к Градской.
– Да, деточка, – кивнула Валентина Юрьевна, – я буду рада,
если вы останетесь. Ко мне так редко приходят гости.
Когда Саша и Майкл удалились, Градская внимательно, сквозь
очки, взглянула на Лену.
– Скажите, а где я вас могла видеть раньше?
– Очень давно, – улыбнулась Лена, – четырнадцать лет назад
вы впустили троих юных московских студентов в книгохранилище. А потом угощали
нас чаем с клюквенным вареньем и рассказывали массу интересных вещей.
– Надо же, – покачала головой старушка, – вот этого совсем
не помню, но смотрю на вас и мучаюсь: где же я вас видела? Кстати, насчет чая,
я сама, конечно, не готовлю, здесь в столовой отлично кормят, но чайник и все
необходимое у меня есть. Если вас не затруднит, откройте буфет, там вы все
найдете.
В маленьком буфете за стеклом стоял электрический чайник
«Тефаль», сахарница, открытая пачка «Липтона» с пакетиками, вазочка с печеньем,
несколько стаканов в старинных серебряных подстаканниках.
– Знаете, очень спокойное заведение, – говорила Градская,
пока Лена готовила чай, – здесь чисто, комфортно и всегда вот такая гробовая
тишина. Великолепное медицинское обслуживание, массаж, всякие процедуры. Только
поговорить не с кем. Когда-то здесь был закрытый интернат для ветеранов партии,
лучший на всю Тюменскую область. А теперь сюда сбагривают своих стариков
местные нувориши. На каждом этаже занято не более пяти комнат. Содержание здесь
стоит очень дорого. Я, знаете ли, держалась до последнего, но возраст есть
возраст. Я, конечно, очень благодарна дочери, но…
