Как только выяснилось, что Сергей летит в Лондон, Лена
заставила его каждый день заниматься английским, хотя бы по полчаса, утром или
вечером. Когда-то Сергей знал английский на уровне средней школы, но к сорока
двум годам успел забыть напрочь. А Лена владела языком в совершенстве. Она
писала ему слова на карточках, рассовывала эти карточки по всем карманам и
требовала, чтобы каждую свободную минуту он занимался повторением. Но свободных
минут оказывалось слишком мало, голова была забита совсем другим.
Только сейчас, войдя в подъезд, Сергей вспомнил, что за
целый день так и не заглянул ни в одну карточку и положенный десяток слов не
выучил. Он уже приготовился к тому, что придется лечь спать на час позже. Лена
выматывалась за день не меньше его, но дневную норму – десять новых слов
заставляла выучивать хоть в двенадцать ночи, хоть в час.
– Ты не представляешь, как противно оказаться в чужой стране
без языка, – говорила она. – Переводчик не станет водить тебя за ручку с утра
до вечера. Он ведь один у вас на всю группу. Вот захочется тебе просто погулять
по городу, в кафе зайти, в магазин, а ты, кроме «хауду ю ду», ни слова сказать
не можешь. Никто не требует от тебя оксфордского произношения, и вовсе не
обязательно знать, что такое герундий и модальные глаголы. Но элементарным
разговорным минимумом ты должен владеть.
В почтовом ящике, кроме пары рекламных листочков, в которых
уговаривали купить супертренажеры и суперкосметику, Сергей обнаружил еще и
плотный продолговатый конверт. «Миссис Елена Полянская, Россия, Москва…» – было
написано на нем по-английски. Обратный адрес – нью-йоркский.
Письма из Америки Лена получала довольно часто. За последние
шесть лет она успела побывать там четыре раза, ее приглашали для чтения лекций
то Колумбийский университет, то Бруклинский колледж, то Кенан-институт. У нее
были друзья и деловые знакомые в Нью-Йорке, Вашингтоне и Бостоне.
Когда Сергей отдал Лене письмо, она даже не стала
распечатывать конверт, рассеянно бросила его на холодильник. И про английский
не вспомнила. Она была бледной, очень усталой и молчаливой. Сергей сразу
почувствовал – что-то случилось.
Больше всего он испугался, что заболела Лиза. Собственно это
было единственное, чего он реально боялся. Остальное – пустяки.
– Ленуся, что-нибудь случилось? – спросил он, обнимая жену.
– У нас – ничего, – тихо ответила она, – Лиза здорова, я
тоже. Ты не беспокойся, сейчас поешь, отдохнешь, и я расскажу.
Пока Лена разогревала ужин, Сергей на цыпочках зашел в
детскую. Лиза спала, уютно свернувшись калачиком. Он тихонько поцеловал теплый
лобик под белокурой челкой, поправил сбившееся одеяло.
– Папочка пришел… – громко произнесла Лиза во сне, вздохнула
и перевернулась на другой бок.
Поздний ужин превращался для Сергея в очень поздний обед.
Целый день на работе он перебивался бутербродами, чаем и кофе, зато дома,
поздним вечером или даже ночью, наверстывал упущенное, съедал полный обед, с
первым и вторым.
На кухонном столе стояла тарелка дымящихся щей, квашеная
капуста, соленые огурчики – все, что он любил.
Лена читала, примостившись на кухонном диванчике. Сергей с
удивлением обнаружил, что перед ней на столе лежит раскрытый учебник судебной
медицины. Он знал, что сейчас она переводит для «Смарта» какую-то статью о
серийных убийцах, но все равно удивился.
– Ленуся, зачем такие страсти на ночь?
– Скажи, пожалуйста, – задумчиво спросила она, – можно по
странгуляционной полосе точно определить, прижизненная она, или человека
сначала убили, а потом повесили? Здесь перечисляется куча признаков, но не
сказано, насколько они точные.
– С первого взгляда, конечно, нельзя, – ответил Сергей,
принимаясь за щи (уж кому, а полковнику милиции такие разговоры за столом
аппетита не портили). – Но если задаться такой целью, то можно. Нужен
определенный анализ тканей, кожного покрова в области полосы.
– Сейчас суицид расследуется на инсценировку? – был
следующий Ленин вопрос.
– Ты, может, все по порядку расскажешь?
– Ладно, – Лена захлопнула учебник, – помнишь, как-то, около
месяца назад, к нам заходил брат Ольги Синицыной, Митя? Ты рано пришел с
работы, он сидел здесь, на кухне.
– Помню, – кивнул Сергей, – здоровый такой обалдуй, он тебя
заболтал до потери пульса, еще кассету какую-то оставил с песенками.
– Он повесился сегодня ночью, – тихо сказала Лена. –
Понимаешь, милиция, врач «Скорой» говорят – чистый суицид. А Ольга не верит.
Там действительно очень все странно.
– Ну, видишь ли, суицид – вообще странная вещь. А
родственникам всегда хочется думать, что человек не сам это сделал. Раньше на
каждый труп выезжал прокурор, а теперь людей не хватает. Но если бы там что-то
было…
– Сереженька, я не покушаюсь на честь мундира и не
утверждаю, будто твои доблестные коллеги – халтурщики. Но ты послушай все по
порядку.
– Хорошо, я готов послушать. – Сергей доел щи, закурил.
– Во-первых, там почему-то целые сутки не работал телефон.
Ольга звонила им со вчерашнего утра, поставила свой аппарат на автодозвон.
Потом выяснила, что с линией все в порядке, что-то случилось с аппаратом. Сосед
починил его за пять минут, сказал, там какой-то контакт отошел. Три года не
отходил, а именно в эти сутки отошел….
Лена во всех подробностях пересказала все, что узнала
сегодня от Ольги.
– Леночка, я понимаю, – мягко произнес Сергей, дослушав ее
до конца, – Синицына – твоя близкая подруга, ей сейчас очень тяжко, и ты за нее
переживаешь. Но поверь мне, самоубийство примерно в пяти случаях из десяти
бывает полнейшей неожиданностью, особенно для родственников. Он ведь и сам мог
колоться, как его жена, только об этом никто не знал, а мог и просто напиться с
горя.
– С какого? – грустно усмехнулась Лена. – Что жена
наркоманка? Так этому горю уже полтора года. И не вешаются из-за этого. А сам
он не кололся, это точно. Катю он очень любил, души в ней не чаял. Они были
чудесной парой, прожили пять лет, детей, правда, завести не могли, у Кати
что-то не то со здоровьем. А потом начались наркотики… Он боролся за нее как
мог. Родители ничего не знали, только Ольга. Она положила Катю в больницу, но
все оказалось без толку. А Митя не сдавался, без конца находил каких-то
наркологов, гипнотизеров, психотерапевтов. Понимаешь, он был очень активным
человеком, он просто не собирался сдаваться. А покончить с собой – это признать
свое полное поражение, то есть сдаться. Нет, из-за того, что Катя наркоманка,
он не мог повеситься. А больше не из-за чего было.
– Господи, Ленуся, откуда ты знаешь, из-за чего люди
вешаются? Бывает, человек все в жизни потерял, себя потерял. Какой-нибудь
«опущенный» в зоне, который не имеет права даже к дверной ручке прикоснуться,
бьют его ногами каждый день, трахают во все дырки, плевки заставляют слизывать,
а он живет, цепляется за жизнь всеми своими поджилками. А у другого все в
порядке, отличная семья, работа, друзья, уважение, достаток. А он бац – и руки
на себя наложил. Ты ведь сама знаешь, по официальной статистике, самый большой
процент самоубийств приходится на страны с самым высоким уровнем жизни: на
Швецию, Данию, Голландию. А там, где голод, войны и реальные трудности, с собой
кончают редко. Сытые римские патриции с удовольствием резали себе вены, а у нас
в России в конце прошлого – начале нынешнего века просто мода была на суицид.
Это считалось красиво, возвышенно – пустить себе пулю в лоб. Ты что думаешь,
все были идиоты, сумасшедшие? У каждого в жизни трагедии случались?
