Я предложила Леону перенести сеанс, чтобы он мог пообщаться с сыном. В ответ он покачал головой.
– Не вижу в этом необходимости. Хочу, чтобы мой сын тоже присутствовал.
– Хорошо! – произнесла я, садясь на деревянный стул. – Итак, как ваши дела сегодня?
– Живу помаленьку, – ответил он слабым голоском, которого я никогда у него не слышала.
– Кажется, вы сегодня не в форме. Хотите, чтобы мы поговорили о чем-то очень личном?
– Не уверен, что это хорошая идея, – ответил он, низко склонив голову.
– Хочешь, чтобы я вышел? – спросил сын.
– Нет, нет. Наоборот, хорошо, что ты здесь. Дело в том… Я просто не хочу, чтобы все это вышло боком мне одному.
– Но ведь можно все обсудить, обо все договориться, – вмешалась я, крайне заинтригованная.
Я никогда не видела Леона таким беззащитным. Было ощущение, что в любой момент у него из глаз могут хлынуть слезы.
– Хорошо… Я так несчастлив здесь, – наконец проговорил он, глубоко вздохнув. – Чего я только ни делал, чтобы интегрироваться в коллектив, но все напрасно. Все сторонятся меня, ни от кого я не слышу ни одного доброго слова. Я себя здесь чувствую одиноким, очень одиноким…
Вау! Великий Леон жалуется. Я не верю своим ушам, еще немного, и раздадутся мои аплодисменты. У его сына такой вид, будто он с небес свалился на землю. Вытаращив глаза (отчего они округлились еще больше), он смотрит на отца.
Я решила пока не вмешиваться и дать Леону возможность продолжить свой номер.
– Я любезен со всеми и не думаю, что заслужил такое отношение. Но у меня сложилось впечатление, что в каждом коллективе должен быть свой козел отпущения, и выбор пал на меня. Тем хуже, в любом случае, мне недолго осталось терпеть.
Он откашлялся. Гамлет собственной персоной.
– Но ты никогда мне об этом не говорил! – удивился сын.
– Я не хотел тебя беспокоить, мой мальчик. Я знаю, что у тебя и без меня полно дел, чтобы взваливать на свои плечи заботы о старике-отце. Но я не могу больше держать все это в себе.
– Вы правы, – сказала я. – Я думаю, что все дело в ревности. Вы ведь так очаровательны, мой Леле…
Леон поднял на меня глаза. В них горела ненависть. Он понял, что я смеюсь над ним. Война объявлена.
– Не знаю, мне некому завидовать. Но все это так тяжело… Я хотел бы окончить свои дни в окружении любящих людей. А вместо этого я один против всех. Однажды они спрятали мою челюсть. Ты бы видел, как все хохотали, включая персонал.
Его сын позеленел от возмущения.
– Персонал? – переспросил он. – Ты хочешь сказать, что персонал насмехается над пансионерами?
Леон сидел со сгорбленной спиной, низко опустив голову. Ему прекрасно удается роль жертвы.
– Над пансионерами – нет. Только надо мной.
Я почти готова его пожалеть.
– Если бы ты только знал, – продолжил он. – Меня никогда не привлекают к участию в развлечениях, хотя здесь целыми днями только этим и занимаются!
Я чуть не подскочила на месте и едва сдержалась, чтобы не наорать на него и не сказать его сыну, что он бессовестно лжет – он сам всегда отказывается от участия. Мне хотелось разобрать его на части, как этажерку из «Икеи». Но он только этого и ждал, и я решила не идти у него на поводу.
– Я понятия не имела, что все обстоит именно так. Очень об этом сожалею. Мы попытаемся исправить ситуацию. С этого момента ни одно наше мероприятие не пройдет без вас. Отныне вы будете непременным участником каждого из них. Кто-то из персонала непременно зайдет за вами, чтобы проводить к месту проведения.
– Мне кажется, это правильное решение, хотя вы должны были бы принять его раньше! – прокомментировал его сын.
– Это целиком моя ошибка. Я ничего не сделала, чтобы помочь вашему отцу, и даже не отдавала себе отчета, как ему тяжело. И я также предлагаю вам, Леон, создать небольшие группы по обмену мнениями. Это поможет вам интегрироваться в коллектив и обеспечит диалог между вами и остальными. Они лучше узнают вас и откроют для себя ваши положительные качества. Вы согласны?
Леон сидел не шевелясь, согнувшись в три погибели, как будто переживал траур по поводу кончины всех членов своей семьи. «Он переигрывает», – подумала я.
– Папа, ты согласен? – настойчиво спросил сын.
– Да, да, – произнес он со стоном в голосе. – Все равно я знаю, что этого никогда не будет.
– Что ты хочешь сказать?
Леон еще ниже склонил голову.
– Я не могу…
– Вы можете говорить, Леон, вы ничем не рискуете.
Он поднял на меня глаза и глубоко вдохнул, прежде чем перейти в наступление. В его взгляде горел огонь.
– Я не уверен, что могу доверять психологу, который играет в телефоне во время наших сеансов, вместо того чтобы выслушать меня.
Я потеряла дар речи. Его сын тоже, хотя его лицо дрожало, а нижняя челюсть, как мне показалось, сейчас отвалится.
Я должна была бы привести аргументы, рассказать его сыну, как все происходило на самом деле, объяснить ему, насколько отвратителен его отец, который ставит себя выше остальных. Но я уже устала от козней Леона и решила оставить попытки отыскать под маской сварливого старика ангельскую душу. Я еще раз убедились, что старики – это не отдельный вид; среди них, как и среди всех людей, встречаются слабые звенья. Я встала и вышла из комнаты, даже не попрощавшись с ними. Отныне Леон навсегда избавится от моих консультаций.
А я избавлю себя от встреч с этим исчадием ада.
45
Сегодня, как и каждую пятницу, у нас на обед рыба с рисом. Главное преимущество нашей столовой в том, что любые сюрпризы здесь полностью исключены: каждый день одно и то же. И сегодня, как и вчера, все та же преснятина: ни соли, ни жира, ни вкуса. Но в этот раз наши повара особенно отличились: похоже, у меня сейчас выпадут все зубы за ненадобностью.
– А он ничего, этот внучок, – начала разговор Марин.
– Джулия первая это просекла, – проворчал Грег.
– А что тут такого? – ответила я, защищаясь. – Это внук нашей пансионерки, он неприкасаем, даже если у него такие глаза, что бюстгальтер сам готов расстегнуться.
Марин от смеха чуть не подавилась рисом. Грег вздохнул.
– А вы еще осуждаете парней… Вы в сто раз хуже!
– Ревнует, – произнесла Марин.
– Вот еще! Никаких причин для ревности. Ведь у меня такие глаза, что резинка на трусах самой целомудренной девушки того и гляди лопнет.
Мы расхохотались. С другого конца стола в разговор вмешалась Изабелль:
– Вы говорите о Рафаэле?
Все наши коллеги наблюдали за нами. Изабелль в ожидании ответа округлила глаза и изумленно подняла брови.
