Кома – с древнегреческого «глубокий сон». Он спит, ее мальчик. А раз так, то однажды наступит день, когда Федор проснется.
Перед дверью был ряд стульев. На одном из них сидел Игорь. Увидев Валентину, он встал и улыбнулся.
Когда они впервые за шестнадцать лет увиделись в коридоре областной больницы, куда вместе с другими пострадавшими доставили Федора, Валентина поначалу подумала, что ей почудилось.
Бывший муж изменился, но не до такой степени, чтобы его нельзя было узнать. Морщин прибавилось, а волос, наоборот, стало меньше, на лбу появились залысины. Он раздался в плечах, ссутулился, стал иначе одеваться, но в целом остался прежним. Тот же глуховатый голос, та же привычка потирать переносицу от волнения, которая передалась Федору.
– Игорь? – выдохнула она. – Как ты здесь оказался?
– Ты же сама мне позвонила, – удивился он. – Да и потом, я знал, в каком поезде он едет.
Теперь Валентина вспомнила, что сразу набрала номер Игоря и, срываясь на крик, смогла выговорить лишь несколько ужасных слов: «катастрофа», «столкнулись», «сошел с рельсов». Дальнейшее она помнила смутно. Куда-то бежала, ехала, плакала, тряслась от страха. Все последующие часы превратились в сплошную череду ожидания, ужаса, боли.
Авария произошла ночью. На маленькой станции грузовой поезд столкнулся с пассажирским. В одном из выпусков новостей причиной катастрофы назвали «человеческий фактор».
Валентина понимала значение этого определения, но оно казалось ей таким абсурдным, что занозой засело в мозгу.
«Какой же он человеческий? Десятки погибших, сотни пострадавших – это жестоко, бесчеловечно».
Кто-то замешкался, сделал не то, что следовало. Не туда направил, не успел, забыл или перепутал… В результате столкновения несколько вагонов сошли с рельсов, вспыхнул пожар. Пассажирам, что ехали в передней части состава, повезло: они были быстро эвакуированы и не пострадали.
Сын ехал в четырнадцатом вагоне. Как потом оказалось, выжили там всего шестеро. Среди них – Федор, получивший тяжелую черепно-мозговую травму.
Спустя какое-то время Валентина сумела взять себя в руки, но в первые дни совершенно потерялась. Обычно деятельная и решительная, она была выбита из колеи, дезориентирована, не могла до конца осознать случившегося.
Ей говорили: «иди» – она шла. Велели присесть – послушно садилась. Требовалось подождать – ждала. Почему-то все время боялась, что сделает или скажет что-то не то, и это плохо отразится на Федоре: его станут не так лечить, нарочно причинят страдания, откажутся выхаживать.
Игорь вел себя совсем иначе. Собранный, сконцентрированный, он находил нужных людей, советовался, обсуждал, предлагал деньги, принимал решения. В зависимости от обстоятельств бывал вкрадчив, настойчив, требователен.
В итоге после всех его манипуляций Федора удалось перевезти из маленькой заштатной больнички, где не было ни нормального оборудования, ни специалистов, в клинику, где он находился сейчас. Останься Федя в той глухомани, возможно, уже случилось бы непоправимое.
Игорь же добился и того, чтобы их свободно пропускали к сыну. Поначалу пытались запретить, но он выяснил, что примерно год назад Минздрав разработал новые правила посещения больных. Правила эти открывали родственникам доступ в отделения интенсивной терапии во всех больницах страны. Согласно этому циркуляру, родным разрешалось подолгу находиться возле больного, помогать медикам ухаживать за ним, поддерживать чистоту.
Сегодня с утра шел дождь и дул холодный, почти осенний ветер. На Игоре была синяя водолазка с длинным рукавом и черные джинсы. В такой одежде он казался моложе и худощавее. Игорь снимал жилье неподалеку от больницы и приходил сюда пешком – тоже ежедневно, как и Валентина.
Она подошла к бывшему мужу, и они обнялись. Еще пару месяцев назад такое и представить себе было невозможно.
– Ты уже был у него? – спросила Валентина.
Игорь кивнул.
Задавать вопросы о самочувствии сына не имело смысла. Будь в его состоянии хоть какие-то изменения, Игорь бы сразу сказал.
– Я пойду схожу.
– Иди, иди.
Ей показалось, он хотел добавить еще что-то, но колебался.
– Что-то случилось?
– Ничего. Просто нужно поговорить. Навести его, а я подожду.
Валентина скрылась за дверью палаты.
– Здравствуй, сынок, – сказала она, подходя к кровати.
Федя выглядел почти прежним, только лицо осунулось и побледнело. Когда она впервые увидела его лежащим на больничной койке, опутанным трубками, с перебинтованной головой и вытянутыми вдоль тела руками, не смогла сдержаться.
Плакала-то она все время, но тут завыла, захрипела. Казалось, сердце сейчас лопнет в груди. Хотелось биться головой о стену, умереть хотелось, только бы не видеть этого, не знать такого горя…
«Лучше бы я вот так лежала, сломанной куклой! Если бы могла, Феденька, забрала бы себе твою болезнь! Все бы отдала, только бы ты поднялся, живой и здоровый!»
Она снова и снова вспоминала тот день, когда Федор уехал из Казани, сел в тот проклятый поезд. Сын укладывал свою сумку, а она пыталась уговорить его остаться. Никак не могла найти подходящих слов, делала только хуже и злилась на себя за это.
Странный был день. Валентина не знала, в чем она, странность, но ощущала ее. Не разумом и даже не чувствами – всем телом, спинным мозгом. Не интуитивно, а инстинктивно понимала: есть нечто необычное в самом воздухе, в пространстве квартиры, которое вдруг стало казаться незнакомым, чужим.
Дверца шкафа захлопнулась сама собой, а потом разбилась Дама: каким-то образом свалилась с полки, хотя стояла далеко от края. В другое время она расстроилась бы до слез, так дорог был ей подарок сына. Но в тот момент Валентина ощутила, что где-то бьется, ломается нечто другое, более важное. Будто до нее пытались достучаться, докричаться, а она не могла разобрать смысла тайных знаков, понять, что они означают.
Точно знала: кто-то был с ними рядом в тот роковой день. Присутствие этого «кого-то» не пугало, но отдавалось в сердце ноющей болью, от которой душу выворачивало наизнанку. Позже Валентина узнала, что это был лишь отголосок, слабое эхо предстоящей боли – жестокой, не отпускающей ни на мгновение, удушающей и жгучей… Наверное, к ней приходил ангел-хранитель, посланник с другой стороны, желающий предупредить о том, что ей предстоит.
Валентина поцеловала сына в щеку, взяла за руку и села на стул, что стоял у изголовья. Обычно она принималась говорить с Федором, представляя, что он слушает. Рассказывала обо всем подряд, что в голову приходило. Врачи говорили, что какая-то информация могла оказать неожиданное воздействие, заставить его среагировать. Нужно было нащупать что-то, что связало бы его с миром, который он покинул – временно, конечно же.
Однажды Валентине пришло в голову принести в больницу Федины стихи и рассказы. Повинившись перед сыном, что тайком брала их, она принялась зачитывать вслух то, что он когда-то написал.
