Свои наряды она не считала такими уж странными. (Так она ответила на весьма бестактный вопрос Айрин.) Это был ее способ хоть чем-нибудь порадовать окружающих.
Я знал, что она очень любит готовить. Для нее стряпня была сродни танцу, в котором нужны строгая последовательность выверенных движений и чувство целого. Мне это было понятно. Я представил, как она порхает по кухне и, мурлыча мелодию, без единой промашки творит идеальное блюдо. На столе керамическая ваза со свежими цветами. Конусом свернутые салфетки.
Я представил себя за этим столом: вилка слева, нож и ложка справа, а не кучей, как я привык. Я чуть отодвигаю вилку, освобождая больше места для тарелки, которую аккуратно ставят передо мной. От еды исходит нежное тепло.
Пегги снимает фартук и садится напротив меня.
Я вышел из кабинета и встал за ее спиной. Откашлялся.
– Пегги, – позвал я.
– Что.
– Не хочешь ли… не согласишься ли ты куда-нибудь со мной сходить?
Пальцы ее замерли на клавиатуре. Пегги обернулась и посмотрела на меня.
– В смысле, как на свидании, – на всякий случай уточнил я.
– А почему ты не пригласишь Айрин? – помолчав, спросила Пегги.
– Ну вот еще!
– По-моему, она тебе очень нравилась.
– Да, раньше. Ну и сейчас… Но куда-нибудь пойти я хотел бы с тобой.
Пегги меня разглядывала. Я подтянулся и приосанился.
– Не могла бы ты дать мне шанс?
После томительной паузы она ответила:
– Да. Могла бы. Я охотно дам тебе шанс. И она дала.
Я отвожу Мейв в дом. Пока она пьет яблочный сок, я присаживаюсь к столу и просматриваю утреннюю газету. И тут возле черного хода Мейв замечает мою трость. Звякает резко отставленный поильник, дочка вперевалку спешит к двери и приносит мне трость, как песик – свой поводок.
– Гулять? – говорит она. – Идем?
– Сначала допей сок.
Гремит брошенная на пол трость, и Мейв, не обратив внимания на грохот, в два глотка опорожняет поильник, не сводя с меня глаз – карих, как у меня, только несоразмерно огромных и окаймленных стрельчатыми ресницами, как у Пегги. Меня всегда поражало, что гены двух совершенно разных людей так гармонично соединяются в их отпрыске. Потом шмякает поильник на стол и деловито хлопает в ладоши:
– Гулять, папа.
– Ладно, дочурище.
Согнувшись в три погибели, соседка Мэри Клайд Раст пропалывает клумбу с петуньями.
– Доброе утро, мисс Мейв! – кричит она и садится на корточки, явно желая поболтать, но дочка только машет рукой и целеустремленно шагает дальше. Я пожимаю плечами, Мэри Клайд смеется и возвращается к своим петуньям.
Перед домом Ашеров стоит маленький трейлер, похожий на консервную банку. Из Огайо приехали гости – сестра и зять Рут Ашер. Вчерашняя экскурсия по трейлеру произвела неизгладимое впечатление на дочку, и я опасаюсь, что сегодня она захочет ее повторить, но ей не терпится попасть в парк. Там главное развлечение – ручей, в котором так здорово бродить и копаться. По-моему, еще не было случая, чтобы из парка мы вернулись не промокшие насквозь.
Навстречу нам идет незнакомая пара – темноволосая девушка и парень в бейсболке. Мейв готова пройти мимо, но парень вдруг говорит ей: «Приветик!», и дочка останавливается, смотрит на него, хлопает ресницами и улыбается. Для меня неразрешимая загадка, по какому принципу она выбирает, с кем ей общаться. Через две минуты мы встречаем бегуна трусцой, который тоже с ней здоровается, но Мейв не удостаивает его даже взглядом.
Неподалеку от Колд-Спринг-лейн я слышу, что сзади нас притормаживает машина. Оборачиваюсь и вижу «хонду» Нандины.
– Робиренна! – вопит Мейв. Так она величает двойняшек, когда взбудоражена. (Мальчика назвали Робби в честь отца Гила, девочку – Бренной, в честь нашей матери.) Малыши на заднем сиденье взирают степенно, Нандина перегибается к пассажирскому окошку и кричит:
– Увидимся в парке?
– Хорошо, – отвечаю я.
Будь на ее месте Гил, он бы нас подвез, но сестра в жизни не нарушит правило детского сиденья. Она уезжает, а Мейв плюхается на тротуарный бортик и горько рыдает.
– Через минуту мы их увидим, – говорю я.
– Хочу сейчас!
Я беру ее за руку и поднимаю на ноги. Кулачок ее точно тугой атласный узел, она пытается вырвать руку, но я держу крепко.
Частенько я вспоминаю историю о том, как покойный отец Гила проверял его работу. «Наверное, я был его незаконченным делом», – сказал Гил, но я вот думаю: а может, все наоборот? Отец был неоконченным делом Гила и тот всей душой желал наладить их отношения?
Гилу я, конечно, ничего не сказал. А то еще пожалеет, что вообще поведал об этом.
Робби и Бренна на несколько месяцев старше Мейв, и это заметно. Они суровее и сдержаннее, детский сад уже привил им манеру поведения в обществе. В парке они сосредоточенно наблюдают за тренировкой: отец обучает сына бейсбольной подаче, мать и сестренка подбадривают игроков.
– Привет, Робби! Привет, Бренна! – кричит Мейв, но те лишь чуть заметно вскидывают указательные пальцы, не отрывая глаз от бейсболистов. Меня окатывает сочувствием к дочери, однако невнимание родственников она воспринимает стоически. И сквозь сорняки устремляется к ручью. – Папа, бабочка!
– Вижу, милая.
Нандина говорит о разногласиях с Чарлзом. Дело касается книжки «Почему я решила жить дальше», которая вышла пару лет назад и неожиданно принесла доход и автору, и нам. Теперь Чарлз предлагает к Рождеству выпустить продолжение – что-нибудь вроде «Почему я решила путешествовать больше» или «Почему я решила завести детей». Поскольку прежний автор с писательством, похоже, завязала, Чарлз считает, что можно найти кого-нибудь другого, а то и справиться своими силами.
– Я что-то пропустила? – спрашивает Нандина. – По-моему, одной такой книги вполне достаточно. Или я безнадежно отстала?
– Нет, уверяю тебя… – начинаю я и вскрикиваю, потому что Мейв плюхнулась в воду. – А ну-ка, вылезай!
Я кидаюсь к дочери, Нандина, готовая помочь, торопится следом.
– Черепашка, папа! (У нее выходит «чепашка».)
– Вылезай сейчас же!
Двойняшки невозмутимо наблюдают, как я благополучно вытягиваю дочь на сушу, затем, не проронив ни слова, вновь переводят взгляд на спортсменов.
Думаете, мне не приходило в голову, что я просто выдумал явления Дороти? Что все это было навеяно тоской, что от горя у меня случилось временное помрачение?
Тогда скажите, как она могла говорить о том, чего я не знал?
Что ради меня отказалась от хорошей работы.
Что ради меня скрывала свои чувства.
