Я встал с кушетки и огляделся в поисках трости, которая обнаружилась в углу комнаты. Потом вышел на крыльцо, запер дверь и зашагал по тротуару.
Налево на Клифтон-лейн, затем еще раз налево к Саммит-авеню, оттуда на Виндхёрст-авеню. Затем прямиком по Вудлон-роуд до Румор-роуд, моей окаймленной цветущими грушами улицы всего в три квартала. Смеркалось, но еще щебетали птицы. Пьють! Пьють! – кляузничала какая-то птаха, а прыскавшие в траве букашки создавали шумовой фон, который заметишь, если только специально прислушаешься.
Заломило поясницу, но так всегда бывало при ходьбе, а потому я не обратил внимания на боль. И даже прибавил шагу, ибо за плавным изгибом дороги должен был открыться мой дом. Вехой этого поворота служило дерево, породу которого я не знал. На нем всегда распускались розовые цветки, этакие огромные и мясистые, а нынче оно цвело так обильно, что я глубоко вдохнул, готовясь уловить сильный аромат. Однако цветками не пахло. Но как будто чуть-чуть повеяло изопропиловым спиртом и легким запахом мыла. Именно так всегда пахло от Дороти.
Затем я обогнул поворот и увидел ее на тротуаре.
Нас разделяло футов десять, она стояла спиной ко мне и разглядывала наш дом, но, заслышав мои шаги, обернулась. На ней были ее всегдашние широкие черные брюки и серая рубашка. В наступающих сумерках цвета эти чуть расплывались, но сама она была стопроцентно плотской, ну вот как мы с вами, и даже почему-то казалась еще реальнее – твердая, крепкая, непрозрачная. Я уже подзабыл ее непослушный темный вихор на макушке. И ее манеру по-утиному слегка крениться назад.
Чуть вздернув подбородок, она смотрела на меня в упор. Я остановился перед ней. Глубоко вдохнул. Я уж думал, что больше никогда не учую эту восхитительную смесь изопропилового спирта и простого мыла.
– Дороти, – позвал я. Не знаю, вслух ли. Может, просто окликнул ее в недрах своей души. – Душа моя. Единственная моя, неповторимая Дороти.
– Привет, Аарон, – ответила она.
Еще секунду смотрела на меня, потом развернулась и пошла прочь. Ощущения, что она меня покидает, не возникло. Почему-то я знал, что она побыла сколько могла и непременно еще вернется. И потому стоял и глядел ей вслед, не пытаясь догнать. Она дошла до конца квартала, свернула направо к Хоторну и скрылась из виду.
А я зашагал обратно. На дом я даже не взглянул. Что мне до него? В этаком трансе, я шел осторожно, еле-еле, словно был сосудом, до краев наполненным Дороти, и ужасно боялся ее расплескать.
6
Я ждал. Ждал.
Я был начеку и дни напролет ждал ее возвращения.
Поскольку я увидел ее на нашей улице, я решил, что, скорее всего, там она и появится вновь. Если честно, я всячески крыл себя за то, что не удосужился прийти туда раньше. Неужели все это время она бродила по Румор-роуд, гадая, куда я подевался? Я терзался мыслью об упущенных возможностях нашей встречи.
Оказалось, днем наш маленький дом сродни Центральному вокзалу. Туда-сюда сновали рабочие, грохотали молотки, визжали электроинструменты. Я вконец растерялся – никто из мастеровых меня не знал. Когда сквозь сетчатую дверь я разглядывал свой новый пол цвета жженого сахара, какой-то парень в бандане спросил, чего мне тут надо. Я назвался, и меня тотчас окружили работяги. Не угодно ли осмотреть дом? Не желаете взглянуть на веранду? Гила на месте не было, но рабочие явно знали мою историю. Все со мной говорили почтительно, как гости на похоронах. Из-за этого я себя чувствовал стариком, хотя мы были примерно одного возраста.
Осматривать дом ничуть не хотелось, но отказаться было нельзя. Я помнил слова Нандины: рабочим нужно, чтобы их труд оценили. Однако все оказалось не так уж страшно. Парень в бандане повел меня по дому, коллеги его, побросав работу, пристроились за нами. Сперва они помалкивали и только слушали речь моего экскурсовода.
– Очень хорошо, – бормотал я. – Угу. Понятно.
Потом и другие рабочие стали что-то добавлять к рассказу вожака и, перебивая друг друга, говорили о том, как чертовски трудно было подобрать недостающую часть вон той лепнины, а вон тот карниз пришлось отдирать трижды, прежде чем он встал как надо.
– Ребята, вы просто молодцы, – сказал я, но рабочие отмахнулись – да ну, чепуха! – и, засунув руки в задние карманы штанов, смущенно потупились.
Мне было стыдно, что я так затянул с визитом. Я себя вел, точно капризный ребенок, который свалился с велосипеда и пинает свою двухколесную машину. Дом-то не виноват в том, что случилось. Кроме того, теперь, после стольких трудов, он был неузнаваем. Даже моя нетронутая спальня, где под белой холстиной громоздилась вся наша мебель.
Еще стыднее мне стало, когда пришел Гил. Увидев меня, он очень удивился и обрадовался, прямо весь вспыхнул, и снова повел меня по дому, который я только что осмотрел.
В общем, визит удался. Но я сделал вывод: если хочу встретить Дороти, днем здесь появляться бессмысленно.
И потому я стал наезжать вечерами или ранним воскресным утром, когда соседи еще не зашевелились. Часиков в семь, а то и полседьмого. Припарковавшись, я сидел в машине и через ветровое стекло смотрел на то место, где увидел Дороти. Я вновь и вновь припоминал каждую деталь нашей встречи, как обычно перебираешь подробности сна, в который хочешь вернуться. Старомодная серая рубашка, черные брюки, вздернутый подбородок, взгляд в упор. Я смотрел перед собой так напряженно, что буквально ткал ее облик, однако Дороти не появлялась.
Потом я вылезал из машины и шел к дому. Но очень медленно – на случай, если Дороти надумает где-нибудь меня перехватить. Через три-четыре шага я приостанавливался и с нарочитым интересом озирал голубое небо, проглядывавшее сквозь кроны деревьев, и тротуар в следах сопревших листьев, похожий на расписную ткань. Но Дороти не появлялась, и тогда я, собравшись с духом, отпирал входную дверь и входил в дом.
Бытовой мусор, оставленный рабочими (пластиковые стаканчики, смятый целлофан, крышки от банок, полные окурков), придавал пустому дому вид жилого. Я немного пережидал, чтобы почувствовать свое одиночество. Потом проходил через весь дом, от прихожей до кухни.
Дороти нигде не было. Пахло свежей древесиной, стоялым табачным дымом, сырой штукатуркой, но не изопропиловым спиртом и мылом. Я ждал так подолгу, что тишина уже шуршала во мне, как шум моря в ракушке, однако никто не говорил «Привет, Аарон».
А произносила ли она эти слова? Или они прозвучали только в моей душе, как и мои собственные? Может, вообще все мне привиделось? Может, я настолько обезумел от горя, что сочинил себе ее образ?
Я выходил из дома. Шел по улице, но опять очень медленно. Садился в машину и уезжал.
В следующий раз она появилась на рынке. Это ж надо! На рынке в районе Уэйверли, куда субботним утром я отправился за зеленью. Я оторвал взгляд от латука и у соседнего прилавка увидел Дороти, рассматривающую свеклу.
Обычно на рынке она вежливо скучала. Терпеливо меня сопровождала и, сдерживая зевоту, стояла рядом, пока я набирал овощи нам на неделю.
