Дороти сощурилась:
– Наслышана.
– И несомненно, знаете о свойствах оливкового масла.
– Послушайте, вы собираетесь перечислить свои симптомы?
– Что?
– Я пришла поговорить о будущей книге, так? И не хочу осматривать всякие пятнышки на предмет возможного рака.
– Что осматривать? Какие пятнышки?
– Или слушать о том, что иногда ваше сердце как будто пропускает такт.
– Вы в своем уме? – опешил я. – У меня идеальный сердечный ритм. О чем вы?
Дороти смутилась.
– Извините. – Она уткнулась взглядом в стол, поправила ложку. – То и дело ко мне обращаются за бесплатным советом. В любом месте, даже в самолете.
– Но я-то не обращался. Разве я о чем-нибудь просил?
– Нет, но я подумала…
– Похоже, вы страдаете серьезным расстройством восприятия. Если надо, я иду на прием к нашему семейному врачу. Отличный, кстати, специалист, прекрасно знает историю моих хворей, да вот только нет ни малейшего повода его беспокоить.
– Я уже извинилась.
Дороти сняла очки и салфеткой протерла стекла, по-прежнему не поднимая глаз. Я смотрел на ее густые, но очень короткие ресницы и поджатые губы, превратившиеся в тонкую горестную линию.
– Ладно, – сказал я. – Давайте начнем сначала, а?
Пауза. Потом уголки рта дрогнули, Дороти подняла взгляд и улыбнулась.
Грустно вспоминать начало нашего романа. Мы были ужасно неопытны. Сперва Дороти даже не понимала, что у нас роман, а я смахивал на щенка-переростка (по крайней мере, так себя вижу сейчас) – все егозил и пыжился, стараясь произвести впечатление, но моих усилий благополучно не замечали.
К тому времени я уже испил свою чашу влюбленностей. На моем счету были школьницы, которые боялись выглядеть чокнутыми и оттого на людях со мной не показывались, и студентки, окружавшие меня пылкой заботой социального работника, что, похоже, свойственно всем девушкам этого возраста. Возможно, для них моя трость была знаком старых боевых ран или чего-нибудь в этаком роде, а ранняя седина, сверкавшая в моих волосах, говорила о загадочных страданиях в прошлом. Как вы, возможно, заметили, от подобного сочувствия меня воротит, но обычно на ранней стадии влюбленности я даже не подозревал, что именно им руководствуется предмет моего обожания, или не позволял себе заподозрить. Я просто весь отдавался тому, что представлялось мне истинной любовью. Но, смекнув, в чем дело, я порывал со своей возлюбленной. Бывало, порывали со мной, когда теряли всякую надежду меня спасти. По окончании университета года полтора я жил сам по себе, старательно избегая разных юных прелестниц, которых беспрестанно подсовывали мои родные.
Теперь вы понимаете, чем меня так привлекла Дороти – женщина, не пожелавшая говорить со мной даже о средиземноморской диете.
Через несколько дней я пришел к ней в больницу и, знакомясь с лечебным оборудованием, задавал всякие вопросы: а что, если у больного такая или вот такая опухоль? – все по полному списку, якобы составленному доктором Уортом. После чего, конечно, закинул удочку насчет следующего ужина, на сей раз там, где хорошее освещение.
Затем я сделал решительный шаг – пригласил вечером сходить в кино, то есть предложил неделовую встречу. Дороти замешкалась. Я прям видел, как мозги ее переключаются с «работы» на «развлечение».
– Я даже не знаю, – наконец сказала она. – А что за кино?
– Любое. На ваше усмотрение.
– Ну ладно. Все равно больше нечем заняться.
Мы сходили в кино – кажется, на документальный фильм, – потом еще раз, затем было несколько совместных ужинов. Мы говорили о наших работах, обсуждали теленовости, делились впечатлениями о книгах. (Дороти читала прагматично – если не по специальности, то непременно серьезную научную литературу.) Обменивались историями из детства. Она уже давно не навещала родных. И ее позабавило, что я живу в паре кварталов от своих родителей.
На первом киносеансе я под локоток провел ее к нашим местам, на втором сидел, чуть касаясь ее плечом. За ужином я, как бы увлекшись разговором, накрывал ладонью ее руку и, прощаясь, всякий раз легонько ее обнимал – чисто по-дружески. О, я был очень осторожен. Она оставалась закрытой книгой, и я понимал, как важно не напортачить.
В апреле за ужином я подарил ей «Дилетантский подоходный налог», где, в общем-то, говорилось не о налогах, а о том, как содержать в порядке всякие квитанции и прочие бумажки. Дороти призналась, что она ужасно неорганизованная, и, словно в подтверждение своих слов, забыла книгу на столике. Меня это покоробило, словно в ресторане забыли меня самого (бог дал, бог взял, усмехнулась она), и я предложил вернуться за книгой, благо отъехали недалеко, но Дороти отмахнулась – дескать, позже позвонит администратору.
Нравился ли я ей хоть чуть-чуть?
После спектакля в театре «Эвримен» мы шли к моей машине, и она спросила, почему я езжу без знака «Инвалид».
– Он мне не нужен, – сказал я.
– У вас непременно схватит спину, вы уже вон сколько прошли пешком. Удивительно, что позвоночник еще не дал о себе знать.
Я промолчал.
– Хотите, я оформлю заявку на знак?
– Спасибо, нет.
– Может, лучше съемный знак? Мы могли бы прикрепить его на мою машину, случись мне вас подвезти.
– Я же сказал – не надо.
Дороти смолкла. Мы сели в машину, и я отвез ее домой. Я уже знал, что живет она в цокольном этаже дома возле старого стадиона, однако в квартире ее еще не бывал. Как раз сегодня я хотел напроситься в гости, но теперь передумал.
– Ну, спокойной ночи, – сказал я и, перегнувшись через ее колени, открыл пассажирскую дверцу.
Дороти взглянула на меня, потом выбралась из машины.
– Спасибо за вечер, Аарон.
Убедившись, что она благополучно вошла в дом, я уехал. Если честно, чувствовал я себя паршиво. Не то чтобы я ее разлюбил, ничего подобного, но мне вдруг стало очень скверно. Навалилась усталость. Я был как выжатый лимон.
По плану обоюдного осмотра жилищ я собирался пригласить Дороти к себе на ужин, в меню которого значились мои знаменитые спагетти и фрикадельки. Но теперь это казалось чересчур хлопотным, и приглашение я пока отложил. Во-первых, нужен фарш из разного мяса. Телятина там. Свинина. Супермаркетам веры нету, придется идти к мяснику. Во-вторых, вообще слишком много усилий ради блюда, в котором, если вдуматься, нет ничего особенного.
Я сделал паузу. Нужна передышка, сказал я себе. Бог ты мой, за последние две недели мы встречались шесть раз, причем два свидания были подряд.
Она позвонила в среду. (Последний раз мы виделись в прошлую субботу.) Поскольку Дороти не знала моего номера, она позвонила в издательство. В мой кабинет просунулась Пегги:
