Но не тут-то было. Стоило ей раскрыть самую толстую газету, как она увидела великолепную цветную фотографию одной из картин своего мужа. Не было никакого сомнения в том, что это картина, написанная Филиппом в 1998 году. На этом сюрпризы не кончились. Далее следовал еще больший. Рядом с репродукцией была помещена статья неизвестного ей критика. Внизу стояла подпись: Александр Муха. Муха писал о Филиппе Руборе. И о Ферете. Заголовок звучал довольно претенциозно, типично по-журналистски:
ВЕНЧАНИЕ ПРОСТРАНСТВА СО СКУЛЬПТУРОЙ
К открытию галереи, торгующей работами художника Филиппа Рубора и скульптора Фереты Су
Взволнованная и изумленная, она пробежала глазами статью о Филиппе и перешла к тексту о себе. Он ее ошеломил. С первых же слов. Из того, что писал о ней автор, следовало, что она занимается вовсе не живописью, а живописной скульптурой. Везде – и в путеводителе по «Ночи музеев», и в этой статье – Фе-рета Су называлась не художницей, а скульптором. В статье говорилось буквально следующее:
Серия скульптур Фереты Су называется «Места повышенной опасности». Зритель с удивлением узнаёт, что список таких мест открывает дом, в котором мы живем, а также окружающие нас предметы. Особую опасность представляют отдельные помещения нашего жилища, а именно кухня и ванная с установленными там раковиной, умывальником и унитазом. Они связаны с так называемыми невралгическими точками, в которых пересекаются силы Земли и Воды; эти точки могут находиться где угодно, они словно «посеяны» неизвестным сеятелем, а мы должны искать и находить их, как и делает вместо нас и для нас скульптор.
Автор этих работ хорошо знает, что одежда не выражает время, в котором мы живем. Поэтому делает шаг в сторону. Вместо людей, которые в ее скульптурных композициях или распадаются на части (если находятся на переднем плане), или в своей одежде XXXXI веков сливаются с нагромождениями предметов, она костюмирует пространство.
Предметы, включенные в ее скульптурные композиции, порой вполне узнаваемы, как, например, дверцы сейфов, ванны или ступени эскалаторов, но присутствуют в них чаще всего фрагментарно, как в какой-то символистской игре с одной известной и множеством неизвестных величин, и говорят только об этом, нашем, и ни о каком другом времени. Без вариантов. Подобно костюмам Ренессанса или какой-нибудь другой эпохи здесь о времени свидетельствуют вещи, которые занимают огромное место в современной жизни, превращаясь в наш истинный костюм. Эта мешанина из технических достижений ХХ века, которая на излете столетия достигла состояния полного разложения и постепенно превращается в отбросы, так же как и само столетие, – вот наша визитная карточка, представляющая нас вечности. К сожалению, это не декорации настоящего момента, это нечто более близкое к нашей коже – это наш костюм. Оглянувшись назад, мы понимаем, что в покинувшем нас прошлом не могли появиться произведения, переполненные овеществленными иллюзиями и предметами зачастую неясного назначения, которые увидели свет только на рубеже XX и XXI веков.
Технократическая цивилизация, пожирающая самое себя, – вот каким бы мог быть эпиграф к творчеству нашего скульптора, мог бы, если бы не цвет, потому что работы Фереты Су полихромны. Ее краски, звонкие и храбрые, не подвластны законам стремительной утраты предназначения в отличие от предметов, скрытых под этими красками. Цвет – вот источник оптимизма скульптора в мире предметов без будущего. Итак, мы наблюдаем, как сталкиваются две руки – рука скульптора, дарующая нам цвет и свет, и рука ее современника, который неутомимо и озабоченно создает всю эту груду техники, предназначенную для нашего механического счастья и удовлетворения, получаемого простым нажатием кнопки.
В мире безрадостных предметов, в пространстве объектов, которые быстро теряют потребительскую ценность, живые и вечные краски радостно улыбаются человеку нашего времени и бездушным продуктам, произведенным его руками. И если суть этих предметов – преступление человека против природы, то краски на этих предметах – искупление. А Ферета Су кончиком своей наполненной цветом кисти отметила на этих раскрашенных скульптурах места повышенной опасности для нашей жизни, невралгические точки века, который вместе с нами, живущими в нем, страдает от тяжелой болезни.
Заканчивалась статья отдельно стоящей фразой:
Он делает из искусства правду, а она – из правды искусство.
Ферета сидела, задумчиво уставившись на стоящую перед ней чашку. Потом снова взглянула на подпись и окаменела от ужаса. Под именем автора статьи был напечатан анонс:
В завтрашнем номере нашей газеты читайте эксклюзивный материал – ранее не публиковавшуюся «Политическую автобиографию» только что скончавшегося выдающегося художника Филиппа Рубора (1929–2008).
Растерянная Ферета закрыла газету с сообщением о смерти ее мужа и набрала Филиппа. Филипп отозвался из Женевы, живой и здоровый. Облегченно вздохнув, но так и не поняв, что все это значит, она отправилась по их с Филиппом бывшему адресу.
Над дверью квартиры висела бронзовая табличка, извещавшая посетителей о том, что перед ними:
ГАЛЕРЕЯ
ХУДОЖНИКА ФИЛИППА РУБОРА
И СКУЛЬПТОРА ФЕРЕТЫ СУ
Ферета купила входной билет, понадеявшись, что никто ее не узнает. Ее и не узнали. Войдя в их с Филиппом бывшую квартиру, она изумилась.
Внутри все выглядело как прежде. На стенах висели его картины, но не те, что были отсюда украдены, а какие-то другие. И вся мебель стояла на своих местах. Аквариум с рыбками, большой белый диван в гостиной, те же самые письменные столы, собранные без единого гвоздя, – видимо, их удалось разыскать и вернуть. На бывшем столе Филиппа по-прежнему стоял девятнадцатидюймовый монитор, на втором столе, Феретином, ее ноутбук. На экранах обоих компьютеров чередовались изображения картин и скульптур.
Она пробралась через толпу посетителей, совсем молодых и довольно шумных. На ребятах болтались штаны, спущенные на бедрах так низко, что руки их с трудом дотягивались до карманов. А некоторые из девушек были босыми и держали туфли в руках. В углу комнаты возвышалась та же изразцовая печь, королева печей, сложенная в форме колокольни. Ферета бросила взгляд и на китайскую этажерку, украшенную резными птицами, возможно тоже ту самую, старую. Все как всегда. Разве что на этажерке стояло нечто, чего никогда не было в бывшей квартире Фереты и Филиппа. Деревянная лаковая шкатулка, в которую посетители опускали свои визитные карточки.
Однако еще большая неожиданность поджидала ее в спальне, где было расставлено несколько раскрашенных скульптур. Она узнала те, о которых писал в газете неизвестный ей Александр Муха, а одну из них она видела на фотографии рядом со статьей. Скульптуры ее потрясли. Она подумала: «Это перестает быть красивым и становится правдой».
Кроме того, на рояле она увидела разноцветную скульптуру, выполненную из нескольких видов камня. Высотой примерно в три пяди. На постаменте можно было прочитать название: «Танцовщица, исполняющая танец живота». А ниже указывалось имя автора: Ферета Су. Танцовщица была довольно полной, с чувственным, соблазнительным животом и драгоценным камнем в пупке, роскошной грудью и бедрами, которые вырисовывались под одеждой – очень короткой матроской с сине-белыми полосками. Она вся излучала радость, казалось, от собственной полноты. И радость от неподвижного танца. Одна нога танцовщицы была неожиданно прозрачной, что позволяло разглядеть мышцы и кости, застывшие в неподвижном движении. Две непролитые слезы застыли в глазах девушки. Другую ногу обтягивал черный сетчатый чулок, и Ферета сразу обратила внимание на ячейки сетки. Они имели форму букв. Без особых затруднений художница прочитала, что было написано на чулке:
