— Отчего же? — обиженно пробормотал Петрусь.
— Да оттого, — пренебрежительно повернулся к нему Алекс, и Петрусь невольно отшатнулся, потому что пистолет Алекса как бы ненароком уперся в его грудь. — Да оттого, что ни один нормальный мужчина, будь он даже русский фанатик, не отправит свою невесту на работу в «Розовую розу»…
«Много ты знаешь о русских фанатиках!» — угрюмо подумала Лиза.
— …и не позволит ей даже ради победы над кровавым оккупантом (кажется, так вы честите доблестные германские войска?) встречаться с одним из них настолько коротко, чтобы прослыть его подругой. Тем паче если речь идет об этом безумце-зельбстопфере Эрихе Краузе!
«Так, — подумала Лиза почти спокойно. — В самом деле, он узнал мое белье. Худо дело…»
Впрочем, ей предстояло с минуты на минуту узнать, что дело обстоит куда хуже, чем кажется.
— Зельб… Кто? — ошеломленно переспросил Петрусь. — Как вы его назвали?
— Так называются смертники. От слова «Selbstopfermänner», «люди, готовые к самопожертвованию», — перевел Вернер. — Идея разрабатывается в наших армейских верхах, на самый крайний случай: так называются летчики, обреченные погибнуть со своим самолетом. Да уж, для Эриха было бы куда лучше, если бы он в самом деле оказался смертником. Знаете, я был к нему искренне расположен и даже считал его другом, именно поэтому я думаю, что ему следовало бы взорваться вместе с самолетом, чем спрыгнуть и попасть в расположение наших частей. Или лучше было бы угодить в руки тех разъяренных русских баб, которые, по слухам, неистовствовали на базарной площади. Ну, растерзали бы его на месте. Это все же быстрая смерть, а то, что готовит ему фон Шубенбах…
И только тут до Лизы дошло.
— Так значит, Эрих Краузе…
Она осеклась, зажала рот рукой.
— Боже мой, — произнесла невнятно.
Так, значит, вот что это была за командировка! Да, теперь понятно, почему так волновались старик и Петрусь. Эрих, видимо, отлично знал их обоих.
Стоп. А если его начнут пытать?! Да, Лиза угадала все правильно — там, на площади…
— Боже мой!
— Не печальтесь о нем, дорогая, печальтесь о себе, — сурово проговорил Алекс Вернер. — А также можете поплакать и обо всех нас, здесь собравшихся. Потому что мы все обречены.
— Он нас не выдаст, — сказал отец Игнатий, однако Петрусь промолчал, и Лизе почему-то показалось, что это молчание не было знаком согласия.
— Он вас не выдал — пока еще, — уточнил Алекс.
В своем разговоре он переходил с русского на немецкий, но напряжение было таким сильным, что на это никто не обращал внимания. Все четверо словно бы перешли на некий общий, может быть, даже интернациональный язык — язык страха, опасности, безнадежности.
— Не выдал, но я не уверен, что этого не случится поутру. Фон Шубенбах сделает все, лишь бы вытрясти из него все сведения. Все, и даже больше, чем все! Для него сейчас великолепный случай выдвинуться не просто на место своего шефа, но, может быть, даже возвыситься над ним. В Берлине ищут молодого, деловитого службиста в главную военную прокуратуру рейха на должность начальника нового, только что образованного отдела по России. Прежде там был общий отдел Восточных территорий. Теперь решили открыть новый, отдельный, в связи с тем, что кампания затягивается на неопределенный срок. Наш друг Вальтер готов сейчас перевернуть небо и землю для того, чтобы попасть на это место. У него довольно сильная поддержка в Берлине, очень надеется он также и на протекции моего отца, вернее, на его связи. Именно поэтому он привез меня вчера ночью в тюрьму и показал мне Эриха. Он хотел напугать меня — ведь мы с Эрихом считались близкими приятелями. Он хотел шантажировать меня: мол, если твой отец не поддержит меня в Берлине, я устрою тебе неприятности в Мезенске. Ну что же, я охотно оказал бы ему эту услугу — что такое приятельские отношения с Эриком, это мелочи, ведь, кроме меня, в приятелях Краузе числились еще десяток офицеров, причем в куда более высоких чинах, чем я, среди них есть и гестаповцы… Но я завяз куда глубже, чем они все.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился отец Игнатий.
— Я имею в виду вот эту обворожительную фрейлейн, которой бросился протежировать — в расчете на ее милости, — пояснил Алекс, поворачиваясь к Лизе. — Какого черта вы мне не сказали, что встречаетесь с Эриком, — не сказали, когда я вез вас в город? Вы строили из себя просто-таки святую наивность, ну и, само собой, я, с моей страстью к изысканным красавицам, попался на крючок и рассудил, что ваше сердце свободно от постоя. Понятно, вы ставили перед собой цель охмурить как можно больше солдат противника… как там звали эту даму в Библии, которая работала против солдат противника? Рахав?
— Вы плохо знаете Писание, — сказал отец Игнатий. — Именем Рахав Лизу могли бы назвать свои, русские, потому что считали бы, что она предает своих ради врагов. Ведь Рахав предала жителей Иерихона ради евреев, «ибо Всевышний Израиля — Он есть Бог на небесах, в высях небес и на земле и всем, что ниже ее».
— Я вот раздумываю, счесть ваши слова за жидо-масонскую пропаганду или нет? — задумчиво проговорил Алекс. — Клянусь, я бы именно так и поступил в любой другой ситуации, но сейчас нет времени хвататься за идеологическое оружие. Умоляю, не надо о боге Израиля! Оставьте его в покое, он нам ничем не поможет. Давайте вернемся в настоящее, давайте спустимся с небес на землю.
— Итак… — начал было отец Игнатий, но Алекс прервал:
— Итак, Краузе ранен и находится без сознания. Фон Шубенбах показал мне его из дверей палаты, в которой он лежит. Ее охраняют, как тюремную камеру. Но рядом с ним ежеминутно врачи, он очень плох, а фон Шубенбаху нужно, чтобы Краузе пришел в себя и начал давать показания. И он их, конечно, даст — не позднее чем через два дня.
— Почему вы так уверены? — в один голос спросили отец Игнатий и Петрусь. Лиза присоединилась к этому вопросу мысленно.
— Да потому, что сюда едет Венцлов, а вместе с ним — доктор Шранке.
— А кто это такой?
Лиза слабо улыбнулась, что было немедленно отмечено Вернером:
— Вам кажется забавной его фамилия? Напрасно, моя прелестная Лили Марлен! Шранке — известный палач. Вряд ли вы знаете, что творится в лагерях для военнопленных… в Аушвице, например, в Дахау, в Бухенвальде, — но Шранке работал в некоторых из них. Это прирожденный гестаповец, это палач по призванию, мастер самых изощренных пыток. У него, так сказать, инспекционная поездка — проверка, не слишком ли мягкосердечны господа в черных мундирах с врагами рейха. И если этот господин возьмется за Эриха, тот скажет все, что было и чего не было. Он вспомнит вас, Лиза, и ваших родственников, и ваших друзей… Как бы ни был он крепок, признания польются из него потоком. И вот тогда фон Шубенбах задумается. Он поймет, что поддержка моего отца в Берлине — учитывая, что я практически уличен в пособничестве русским подпольщикам, — ничто. Он швырнет меня на расправу Шранке, и это даст такой немыслимый козырь конкурентам моего отца, что империи Вернеров, можно не сомневаться, придет мгновенный конец.
