Имею честь сообщить вам, что при этом будет соблюдена следующая процедура: устные переговоры не будут иметь места и ваши замечания должны быть представлены в письменном виде».
Ни одного намека об ответственности, о жестокостях войны или расплате, один лишь любезный, чисто формальный и процессуальный акт.
Так же поступает Реннер, стоя прочитывающий по-французски свой ответ с любезными улыбками и приветливыми поклонами:
«Дунайская монархия, с которой союзные и примкнувшие к ним державы находились в войне и с которой они заключили перемирие, перестала существовать. 12 ноября 1918 г, может считаться днем ее исчезновения.
…Наша молодая республика… является лишь несчастной жертвой ужасающего преступления, содеянного в 1914 г. бывшими правительствами, но не народами…»
Реннер заключает свой ответ следующими словами:
«Мы знаем, господа, что вы — победители; вы нам продиктуете условия мира, и мы готовы лойяльно рассмотреть все ваши предложения, равно как и все советы, которые мы получим от вас…»
Так как обе речи переведены не только на английский, как было условлено, но и на итальянский язык, мне вручают листок с французским текстом, который был зачитан Реннером.
Я прочитываю его по-итальянски, не преминув отметить любопытные фонетические заметки, нанесенные карандашом в тексте, отпечатанном на машинке, с тем чтобы облегчить Реннеру произношение незнакомых ему французских слов.
В Версале союзные и неприятельские делегаты вышли в две различные двери, в те же двери, через которые они входили вначале. Дютаста указал Клемансо, что таким же образом следовало бы поступить и в настоящем случае, но это не было принято во внимание.
При выходе Диацу и Орландо были поднесены цветы. За завтраком Орландо выглядит бодрее, чем за последние дни. «Следует досрочно созвать палату», — говорит он, но, по-видимому, он не питает иллюзий и не обнаруживает желания остаться в составе правительства. Орландо продолжает: «Во всяком случае Бреннер обеспечен. Из остального мы ничем не пожертвовали».
Соннино продолжает безмолвствовать. Его сомкнутые уста не произнесли ни единого слова о том, что сегодняшний день явился днем завершения его мысли, его трагической ответственности, пятилетнего непрерывного труда.
(Альдрованди Моресконти Л. Дипломатическая война. Воспоминания и отрывки из дневника 19Ы-1919 гг. М., 1944. С. 235–241, 357–359.)
12. Из воспоминаний 77. Гинденбурга
Навстречу концу
От 29 сентября до 28 октября.
Если б в книге великой войны не было уже давно главы о геройстве немецкой армии, то она была бы начертана в нестираемых письменах кровью наших сыновей в последних ужасных боях. Как неимоверно много требовалось в эти недели физических и душевных сил от офицеров и солдат всех частей войска! Войска переходили от одной битвы к другой. Перерыва едва хватало для того; чтобы восстановить нарушенные связи, заменить недостающие части новыми, влить остатки разбитых дивизионов в другие части. Офицеры и солдаты, правда, начинали проявлять усталость, но они все же рвались вперед, если нужно было удержать вражеское нападение. Офицеры всех рангов, до самых высших чинов, боролись в первых рядах, часто с оружием в руках. Ведь приказывать оставалось только одно: «Выдержать до последних сил».
Да, «выдержать». Какое самоотречение после стольких славных дней и такого большого успеха! Для меня зрелище такой самоотверженной борьбы не уменьшается отдельными картинами упадка Духа и отказа от борьбы. В такой самоотверженной борьбе, где нет чувства победоносности, сильнее должны проявляться человеческие слабости.
Для непрерывных линий не хватало сил. Сопротивление оказывают маленькие части. Только они имеют успех, потому что явно утомляют противника. Там, где не прокладывает еще путь блиндированный автомобиль, где вражеская артиллерия не умертвила еще все способное к битве, — там противник редко приступает к большим битвам. Он не бросается стремительно на наше сопротивление, нет, он постепенно внедряется в нашу разгромленную боевую линию. На этом факте я и строил свою надежду, надежду выдержать до полного изнеможения противника.
У нас уже больше нет новых сил, как у врага. Вместо Северной Америки у нас усталые союзники, которые определенно идут к падению. Сколько еще времени наш фронт сможет выдержать эту ужасную тяжесть? Передо мной вопрос, самый тяжкий из всех вопросов: «Когда мы придем к концу?» Если в таких случаях обратиться к великой наставнице человечества — истории, то она учит не осторожности, а смелости. Но, обращаясь к нашему величайшему государю, я получаю ответ: «Выдержать». Конечно, с тех пор за 160 лет времена изменились. Теперь войну ведет не навербованное войско, а весь народ, он истекает кровью и страдает. Но, по существу, человечество осталось тем же, со своей силой и со всеми своими слабостями. И горе тому, кто слабеет раньше времени. Я могу оправдать все, только не это!
Так на поле сражения одновременно идет еще другая борьба. Она происходит в душе человека. И в этой борьбе он одинок. Никто нам не поможет, кроме нашего собственного убеждения и совести. Ничто не поддержит нас, кроме нашей надежды и веры. Они достаточно крепки во мне, чтобы еще поддерживать других.
Но вокруг нас становится все темнее. Какое бы противодействие ни оказывало противнику немецкое мужество, как бы ни ослабевали Франция и Англия, как бы бесплодно ни истекала кровью Америка, наши силы все же явно слабеют. Они тем скорее сокрушатся, чем сильнее на них будут действовать известия с Востока. Кто восполнит трещину, если Болгария падет окончательно? Кое-что мы еще можем сделать, но мы не в состоянии построить новый фронт. Правда, новая армия организуется в Сербии, но как слабы эти части! Наш альпийский корпус едва ли еще боеспособен: одна из вновь прибывших австро-венгерских дивизий объявлена совершенно негодной; она состоит из чехов, которые уже заранее отказываются от боя. Если сирийский театр военных действий не имеет решающего значения для войны, то все же поражение этого фронта несомненно разлагающе влияет на верную Турцию, которой грозит опасность уже со стороны Европы. Как будет вести себя Румыния, что будет делать огромная русская развалина? Все эти вопросы теснятся вокруг меня и заставляют принять решение — найти конец. Разумеется, конец с честью. Никто не скажет, чтобы это было слишком рано!
С такими мыслями и с назревшим решением застает меня мой первый генерал-квартирмейстер в полдень 28 сентября. Я вижу по нему, что привело его ко мне. Как это часто бывало и раньше, с 23 августа 1914 г., мы угадывали мысль друг друга, прежде чем произносили слова. Наше самое трудное решение основано на одинаковом убеждении.
Перед обедом 29 сентября состоялось наше совещание с государственным секретарем министерства иностранных дел. Наше внешнее положение определяется им немногими словами: «До сих пор все попытки мирных переговоров с противником отклонялись, и нельзя рассчитывать достичь сближения с неприятельскими правительствами через посредство нейтральных держав». Государственный секретарь обсуждает далее внутреннее положение родины: революция у порога. Нужно сделать выбор — встретить ли ее диктатурой или уступками; парламентский режим является, но его мнению, лучшим оборонительным средством.
