Ни один из этих доводов не казался мне убедительным…
Он показал мне пачку телеграмм, полученных от главнокомандующих разными фронтами в ответ на его запрос. За исключением генерала Гурко, все они, и между ними генералы Брусилов, Алексеев и Рузский, советовали Государю немедленно отречься от Престола. Он никогда не был высокого мнения об этих военачальниках и оставил без внимания их предательство. Но вот в глубине пакета он нашел еще одну телеграмму с советом немедленно отречься, и она была подписана великим князем Николаем Николаевичем.
— Даже он! — сказал Ники, и впервые его голос дрогнул» [317].
В дневниках императрицы Марии Федоровны, которые она вела на датском языке, мы имеем сегодня возможность, прочитать следующую запись от 4 марта 1917 года:
«Спала плохо, хотя постель была удобная. Слишком много волнений. В 12 часов прибыла в Ставку, в Могилев, в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание! Мы отправились вместе в его дом, где был накрыт обед вместе со всеми. Там также были Фредерикс, Сергей Михайлович, Сандро, который приехал со мной, Граббе, Кира, Долгоруков, Воейков, А. Лейхтенбергский, Ежов и доктор Федоров. После обеда бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять ситуацию с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию, затем — чтобы спасти страну — предложил образовать новое правительство и Ники (невероятно!) — отречься от престола в пользу своего сына. Но Ники, естественно, не мог расстаться с сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он, наконец, сдался и подписал манифест. Ники был неслыханно спокоен и величественен в этом ужасно унизительном положении. Меня как будто оглушили. Я ничего не могу понять! Возвратилась в 4 часа, разговаривали с Граббе. Он был в отчаянии и плакал. Ники пришел в 8 часов ко мне на ужин. Также был Мордвинов. Бедняга Ники открыл мне свое бедное кровоточащее сердце, и мы оба плакали. Он оставался до 11 часов…» [318].
4 марта 1917 г. поверженному императору Николаю II было написано послание сочувствия от генерала В.И. Гурко:
«Ваше Императорское Величество Всемилостивейший Государь.
В столь тяжелые дни, которые переживает вся Россия, и которые всего болезненнее не могут не отразиться на Вас, Государь, позвольте мне, движимому душевным влечением, обратиться к Вам с настоящими строками.
Я надеюсь, что в этом Вы усмотрите лишь потребность сказать Вам, в какой мере я, и уверен, многие миллионы верных сынов России болезненно восприняли высоко-великодушный поступок Вашего Величества, когда Вы, влекомые чувством желания блага и целости России, предпочли принять на себя все последствия и наибольшую тягость разворачивавшихся событий — нежели ввергнуть страну во все ужасы длительной междоусобной брани, или — что еще хуже — возможности хотя бы временного торжества вражеского оружия. Поступок, за который история и благодарная память народная в свое время воздаст Вам, Государь, должное. Сознание, что в такую минуту Вы, не колеблясь, решились на акт величайшего самопожертвования ради целости и блага Вашей страны, коей по примеру Ваших венценосных предков Вы всегда были первым и наиболее верным слугой и радетелем, да послужит Вам, Государь, достойной наградой за принесенную на алтарь Отечества неизмеримую жертву. Я не нахожу слов, чтобы выразить мое преклонение перед величием совершенного Вами государственного подвига, перед величием принесенной Вами за себя и за Вашего наследника — жертвы. Я вполне понимаю, что Вы не решились отдать для государственного служения Вашего единственного сына, которому через три с половиною года суждено было бы принять в свои еще слишком юные руки бразды правления. Тем более, что мало надежды, что к тому времени жизнь России войдет в ровное и спокойное течение. Но пути Всевышнего неисповедимы и не Он ли Вами руководил, не сохраняете ли Вы Вашему сыну возможность более правильного и неспешного воспитания до более зрелых лет и более обширного изучения государственных наук и более полного познания людей и жизни. Дабы к тому времени, когда после ряда лет бурного проявления государственной жизни, нарушенной недавними событиями, взоры всех благомыслящих людей в России, вне сомнения, обратятся на него, как на надежду России, чтобы он во всеоружии приобретенных познаний и жизненного опыта мог бы быть призван к принятию своего законного наследия на благо, счастье и величие России.
Но, даже не заглядывая в столь сравнительно отдаленное будущее, нельзя не предвидеть и той возможности, когда страна и народ после горького опыта, пережитых внутренних волнений — времени шатания, государственного неустроения и форм правления, до которых исторически и социально народ русский еще далеко не развился, — страна и народ вновь обратятся к своему законному Государю и помазаннику Божию, ожидая и прося у него нового, быть может, еще большего государственного и личного подвига.
Прошлая история народов нас учит, что в этом нет ничего невозможного, а исключительность тех условий, при которых произошел Государственный переворот в столице, и то обстоятельство, что для большинства народа это было такою же неожиданностью, как и для армии, связанной близостью врага внешнего — дает основание предполагать, что это весьма вероятно.
Возможность этого, однако, невольно заставляет думать о тех событиях, которые ныне происходят в столице. Тогда как Временное правительство объявило и проводит в жизнь полную амнистию всем политическим заключенным — оно одновременно заключает в тюрьмы Ваших бывших верных слуг, которые если в чем-либо в глазах нового правительства и погрешили, то, во всяком случае, действовали в пределах существовавших и существующих законов. Такой поступок является к тому же нарушением как раз той свободы, которую выставляют на своем знамени люди, захватившие власть.
Но есть и другая сторона всего этого. Если предвидеть возможность проявления желания страны вернуться к законному порядку, то надо, чтобы те, которые составят ядро, могущее сплотить вокруг себя людей, которые дорожат не минутной властью, а лишь стремятся к правильному развитию и постепенному эволюционированию русского народа — не были бы остановлены воспоминанием, что в годину временного крушения их идеалов не было достигнуто, хотя бы чрезвычайными мерами, спасение личной свободы, а быть может, и жизни тех, большинство которых в свое время верою и правдою служили своей Родине и Царю, руководствуясь, хотя, быть может, и устарелыми, но все же законно действовавшими законами.
Позволяю себе, Государь, обратить Ваше внимание на это обстоятельство потому, что среди громадности тех событий, которые столь быстро надвинулись на Вас, Вы легко могли упустить из виду всей важности такого шага — шага, который в будущем может иметь неисчислимые последствия и для Вас, Государь, и Вашей Династии, и для будущей судьбы России.
Памятуя Ваше всегда благосклонное ко мне отношение, за те немногие месяцы, что я волею Вашею был призван быть Вашим ближайшим помощником в деле Верховного Главнокомандования — я льщу себя надеждою, что Вы столь же благосклонно примите излияние души, наболевшей за эти грозные дни жизни России и будете верить, что мною руководило лишь чувство преданности Русскому Венценосцу, преемственно воспринятой от моих предков, всегда имевших мужество и честность в тяжелые дни Государственной жизни России выражать своим Государям свое откровенное мнение и неподдельную правду.
