По Петрограду революционеры раскидывали многочисленные листовки с призывом свержения монархии:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Братья солдаты!
Третий день мы, рабочие Петрограда, открыто требуем уничтожения самодержавного строя, виновника льющейся крови народа, виновника голода, ранее обрекающего на гибель ваших жен и детей, матерей и братьев.
Помните, товарищи солдаты, что только братский союз рабочего класса и революционной армии принесет освобождение порабощенному и гибнущему народу и конец братоубийственной и бессмысленной бойне.
Долой царскую монархию! Да здравствует братский союз революционной армии с народом!» [280].
Только 27-го официальные власти сообщили в Ставку царю о своей неспособности контролировать ситуацию и запросили помощи с фронта. Так, в телеграмме военного министра генерала М.А. Беляева (1863–1918), отправленной в Ставку 27 февраля в 19 ч. 22 мин., говорилось:
«Положение в Петрограде становится весьма серьезным. Военный мятеж немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается; напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с ними нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города. Беляев » [281].
Через 7 минут вдогонку первой пошла еще одна депеша: «Совет Министров признал необходимым объявить Петроград на осадном положении. Ввиду проявленной генералом Хабаловым растерянности, назначил в помощь ему генерала Занкевича, так как генерал Чебыкин отсутствует. Беляев » [282].
В Ставку по-прежнему шли тревожные телеграммы. 27 февраля в 12 ч. 40 мин. Родзянко сообщил в Ставку императору Николаю II:
«Занятия Государственной думы указом Вашего Величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите в отмену вашего Высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии, неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы Родзянко » [283].
Однако император Николай II по-прежнему не намерен был уступать Думе.
Царь направил 27 февраля в Петроград председателю Совета Министров князю Н.Д. Голицыну следующую телеграмму:
«О главном военном начальнике для Петрограда мною дано повеление начальнику моего штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. То же и относительно войск. Лично вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемен в личном составе при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми. Николай » [284].
Как видим, позиция императора не изменилась, курс остался прежним. По распоряжению Государя в ночь на 28 февраля в столицу направляются верные царю войска под командованием генерала Н.И. Иванова (1851–1919). С фронта было снято несколько кавалерийских полков.
За внешним кажущимся спокойствием императора скрывались огромное душевное переживание и напряжение. Необходимо было определенно решить оставаться в Ставке, имея под рукой связь и управление войсками, но в то же время в опасности оставалась в Царском Селе семья. В своем письме из Ставки Николай II писал Александре Федоровне 26 февраля: «Вчера вечером был в церкви. Старуха, мать архиерея, благодарила за деньги, которые мы пожертвовали. Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся ¼ часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом Преч. Девы. Если это случится еще раз, скажу об этом Федорову. Я надеюсь, что Хабалов сумеет остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову!» [285].
В Царское Село выезжает и сам царь. В эти дни в своем дневнике он кратко записал:
«27-го февраля. Понедельник.
В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское] С[ело] поскорее и в час ночи перебрался в поезд.
28-го февраля. Вторник.
Лег спать в 3¼, т. к. долго говорил с Н.И. Ивановым, кот[орого] посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до 10 час. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехал Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 час» [286].
Тактику жестких мер против революционных выступлений разделяла и императрица Александра Федоровна: «Если мы хоть на йоту уступим, завтра не будет ни Государя, ни России, ничего!.. Надо быть твердыми и показать, что мы господа положения» [287].
В непримиримой схватке столкнулись силы, требовавшие более или менее радикальных общественных перемен, и силы, попытавшиеся сохранить самодержавную систему, считая, что реформы должны быть проведены только после окончания войны. Страна раскалывалась на лагеря. Видя это, статс-дама императрицы Александры Федоровны княгиня Е.А. Нарышкина констатировала:
«Император думает и работает только для своей неограниченной власти. Увы, увы — у него в будущем отнимут гораздо больше, чем он должен был бы отдать добровольно, обеспечив себе популярность и любовь своего народа…» [288]
Накануне, 1 марта, Временный комитет Государственной думы (ВКГД) решил послать в Бологое для свидания и переговоров с императором Николаем II делегацию из трех лиц. Ехать должны были председатель Думы М.В. Родзянко и ее члены октябрист С.И. Шидловский и меньшевик Н.С. Чхеидзе. Член Думы октябрист Савич спросил Родзянко, есть ли гарантия того, что делегация вернется благополучно в Петроград и ее не арестуют в Бологом.
Впоследствии Н.В. Савич (1869–1942) делился воспоминаниями об этом эпизоде:
«Эти слова произвели потрясающее впечатление, видимо, об этой возможности не подумали, не предвидели решительно ничего. По крайней мере, Родзянко долго и внимательно смотрел на меня и вдруг сказал: “Он прав, мне, как председателю Временного комитета, нельзя туда ехать”. Затем он решительно отказался от поездки, несмотря на настроения некоторых членов Временного комитета, после этого отказался ехать Шидловский, а затем и Чхеидзе. Словом от делегации ничего не осталось» [289].
