Тогда же, в 1992-м, внезапно умер ее папа. Здоровый, полный
сил человек сгорел за три месяца от рака желудка. За неделю до смерти он
сказал:
– Ты бы, Леночка, завела себе ребенка. Одна на свете
остаешься…
Лена действительно оставалась одна на свете. У нее не было
никого, кроме старенькой полубезумной тетушки Зои Генриховны, родной сестры ее
матери. ,
Завести ребенка Лена решилась только через три года, когда
ей исполнилось тридцать пять. Замуж она больше не вышла, забеременела от
человека, который в отцы не годился, был только производителем, чем-то вроде
племенного быка…
* * *
Ординатор Боря Симаков влетел в кабинет Зотовой и выпалил с
порога:
– Амалия Петровна! У нас ЧП! Больная пропала!
– Какая больная? Боря, что ты несешь?
– Та самая, Амалия Петровна, та самая!
– Успокойся, Борис. Сядь. Как там у нас с искусственными
родами? Все готово?
– Именно искусственные роды и пропали!
Под слоем нежнейших французских румян щеки Амалии Петровны
стали серыми.
– Как она могла пропасть? – шепотом спросила Зотова. – Ее
что, похитили? Время – десять вечера, у ворот охрана…
– Ну, вероятно, она просто встала и ушла.
– Как ушла?! Куда? Как и куда может уйти женщина в родах, в
больничной рубашке, без одежды и документов? – Амалия Петровна говорила очень
тихо, но Борису казалось, что она орет. – Эта больная должна была лежать под
капельницей, у нее уже должно быть полное раскрытие, потуги! Что ты несешь,
Борис?!
– Стимуляцию ей сделать не успели. Ее одежда в камере
хранения.
– А паспорт?
– Где ее паспорт, я не знаю.
– В общем, так, Борис. Далеко она уйти не могла. Сейчас ты
обшаришь всю больницу. В палаты можешь не заходить. Осматривай туалеты,
бельевые, прачечную, склад, подвал и чердак. Она где-то здесь.
Борис впервые за весь разговор взглянул прямо в светло-голубые,
ледяные глаза Зотовой. Зрачки сузились до точек, глаза казались почти белыми.
Лицо из пепельного сделалось свекольно-красным.
«Ну и страшная же ты баба, – подумалось Борису, – ну и
вляпался же я, идиот!»
– Хорошо, – спокойно сказал он. – Я ее найду – если найду. И
дальше что? За волосы поволоку рожать? Или, может, мне ее вообще убить?
– Надо будет – убьешь, – усмехнулась Зотова. – В
благородство захотел поиграть? Ты, сопляк, на какие деньги живешь? На какие
деньги жену с ребенком кормишь? Знаешь, сколько в других больницах такие, как
ты, ординаторы получают? Я ведь тебя предупреждала, когда мы начинали работать,
– всякое может случиться. Вот, милый мой, и случилось.
– Дело в том, Амалия Петровна, – медленно произнес Симаков,
– дело в том, что, когда мы начинали работать, речь шла о серьезных научных
исследованиях, о моей диссертации. Прошло три года. Никакой наукой не пахнет.
Деньгами – пахнет, это да. Можно сказать, воняет деньгами. И вот сегодня вы
привозите женщину, которую усыпили промедолом, требуете ее, спящую, срочно
стимулировать, без всяких к тому показаний.
– Внутриутробная гибель плода – это тебе не показания? –
перебила Зотова.
– Да живой там плод, живой, – нервно хохотнул Борис, – и
уродств, несовместимых с жизнью, там нет наверняка…
Зотова изо всех сил шарахнула кулаком по столу, тут же
поморщилась от боли и, потирая ушибленное запястье, тихо произнесла:
– Ты, Боренька, мальчик умный, добрый и невинный, как ангел,
– голос ее сделался вкрадчивым, даже ласковым, – но ты плохой врач. Ты ошибся в
выборе профессии. Врач не должен быть истериком. Думаю, мы не сумеем больше
работать вместе. Мне даже кажется, мы больше не можем жить в одном городе, тем
более таком маленьком. Поэтому прямо сейчас. Боренька, ты напишешь заявление об
уходе и прямо завтра начнешь искать для себя и для своей молодой семьи новое
место жительства, чем дальше от Лесногорска, тем лучше. И запомни, мальчик мой:
я сюда никого не привозила. Поступила женщина на «скорой» со срочными
показаниями. Вероятно, у этой женщины еще и психические отклонения, потому что
нормальный человек в таком состоянии из больницы не сбежит. И вот теперь бродит
где-то сумасшедшая роженица в больничной рубахе, и виноват в этом ты, Боренька.
Но я тебя прощаю. Вот тебе бумага, ручка. Пиши заявление – и до свидания.
* * *
Когда Борис ушел, Амалия Петровна несколько минут сидела,
тупо глядя на захлопнувшуюся за ним дверь кабинета. Правильно ли она поступила,
выгнав Симакова и открыто пригрозив ему? Она чувствовала: дело выходит на новый
круг. Начинается новый этап, и на этом этапе такие, как Симаков, будут только
мешать. За его благородным негодованием стоят лишь слабость и трусость.
Он, конечно, будет молчать. Да и не о чем говорить. Не о чем
и некому. Не такая она, Амалия Петровна, дура, чтобы посвящать его во все. Она
давно поняла – Симакова в дело вводить нельзя. Он нужен был на определенном
этапе. А теперь на его место надо искать совсем другого человека – сильного,
надежного, который не будет корчить из себя святую невинность и требовать
каждый раз очередной порции лапши на уши. Разумеется, такому человеку и платить
придется по-другому, но это ничего. Лишь бы он не утомлял ее всякими
интеллигентскими выкрутасами, как Симаков: деньгами, видите ли, воняет…
Да, с Симаковым она поступила правильно. Конечно, найти
подходящего человека на его место непросто. Но это – потом. Сейчас главное –
сырье.
Амалия Петровна решительно сняла телефонную трубку и набрала
номер.
– Мне нужны трое, сюда, в больницу. Нет, ничего страшного.
Просто у одной больной внезапно обнаружились психические отклонения, она
сбежала прямо с операционного стола. Мои санитары ушли, их рабочий день давно
кончился. Пока я дозвонюсь-добужусь, ваши люди будут здесь. Охрану мне дергать
не хотелось бы больная может проскочить через ворота. Спасибо, жду.
Через сорок минут у ворот больницы остановилась черная
«Волга». Из нее вышли трое мужчин в кожаных куртках, с широкими плечами и
квадратными затылками.
* * *
Свет фонарика блуждал по скользким ступеням. Трое мужчин
неторопливо спускались в подвал.
– Все – сказал один из них, – подвал только остался. Вряд ли
она вообще в больнице. Наверное, давно дома.
– Как это, интересно, она домой доберется в одной рубашке и
босиком? спросил второй.
– Да очень просто, – хмыкнул третий, – сядет в электричку и
поедет. А что босиком – так сейчас никто ни на кого не смотрит.
