– Ты умница, что не обратилась в милицию, – сказал он,
выслушав ее по телефону, – приезжай, что-нибудь придумаем. – И он продиктовал
ей свой домашний адрес.
Через два часа молчаливый шофер отвез Свету в тихий дачный
поселок неподалеку от Москвы, где на маленькой казенной даче с ванной и
телефоном она прожила в одиночестве несколько дней. Чья была эта дача, Света
так и не узнала – спросить не решилась, а Андрей Иванович не объяснил. Только
сказал на прощание:
– Отдыхай, ни о чем не думай. В твоих проблемах мы
разберемся. Ты должна быть спокойной и отдохнувшей, когда приступишь к работе.
Через неделю квартира была свободна от кавказца,
паспортистка районного отделения милиции и пара работников жэка находились под
следствием, а Светина мать лежала в хорошей клинике, где алкоголиков лечили
мягкими, но эффективными методами. Свету удивило только одно: в процессе над
квартирными мошенниками она не участвовала ни как потерпевшая, ни как
свидетельница.
Впрочем, скоро она приступила к работе и почти перестала
чему-либо удивляться.
Наружным наблюдением Свете приходилось заниматься редко,
хотя Андрей Иванович говорил, что она просто создана для наружки. И на этот
раз, давая задание вести Амалию Петровну Зотову, вздохнул:
– Расходую лучшие свои силы на глупую бабу. Но что делать?
За ней тянется цепочка. Не так важна она сама, как ее собеседники.
Первый собеседник Зотовой появился ранним вечером в
маленьком грузинском ресторанчике на Миусах.
Света быстро переоделась в машине, сменив джинсы и свитер на
узкое короткое черное платье, сделала макияж и вошла в ресторан со своим
широкоплечим спутником. Бессловесный Костик, ее сегодняшний напарник, снял
кожаную куртку, надел пиджак, нацепил на нос круглые очечки с простыми стеклами
и моментально преобразился в интеллигентного молодого бизнесмена. Получилась
вполне стандартная, но милая парочка: молодой бизнесмен со своей длинноногой
леди.
* * *
Об этом ресторанчике знали немногие. Нарсуду было мало. На
столиках горели свечи.
– Что ты такой напряженный, Митя? Расслабься. У нас сегодня
не будет никаких деловых разговоров. – Амалия Петровна осторожно погладила
Курочкина по щеке.
Она сидела напротив него, за круглым столиком. Между ними
дрожал огонек свечи, причудливо шевелились тени, и лицо Амалии Петровны все
время менялось: то казалось молодым и прекрасным лицом его студенческой любви,
девочки Ли, то делалось старым, безобразным, ледяным.
Курочкин ковырял вилкой лобио и молчал.
– Митюша, скажи хоть что-нибудь. Ты мне не нравишься
сегодня.
– Видишь ли, Амалия, я устал, – пробормотал Дмитрий
Захарович, не поднимая глаз.
– Я тоже устала. Вот мы сейчас и отдыхаем вместе. Последние
дни были трудными, но теперь все хорошо. А если ты мне поможешь, если за
следующие месяц-два мы с тобой наберем достаточно сырья, можно будет на
недельку отправиться куда-нибудь в теплые края, в Египет или в Таиланд. Как
тебе такая идея?
Курочкин взглянул на нее удивленно:
– Ты хочешь поехать отдыхать со мной?
– Почему бы и нет? Мне надоело быть одной. Ты вдовец, я
одинока, почему бы нам не позволить себе маленькие совместные радости на
старости лет?
– Но у нас с тобой несколько… – Курочкин закашлялся, –
несколько другие отношения…
– А почему бы тебе опять не назвать меня Ли? Это ведь ты
придумал для меня такое чудесное имя.
Официант принес горячее. Дождавшись, когда он отойдет,
Курочкин тихо произнес:
– Я хотел тебя спросить, той женщине, которую я прислал… как
ее? Ей сделали искусственные роды?
– Какой женщине?
– Полянская ее фамилия.
– Полянская? Ты ее прислал? Ах, да… Конечно. Спасибо тебе
большое.
– А где она сейчас?
– Где? Ну, не знаю, наверное, еще у нас в больнице. А почему
ты спрашиваешь?
– Ну, понимаешь, это же первый случай, когда вот так… А плод
был какого пола?
– Ох, Митюша, не помню. Какая разница?
– Но ведь ты сама принимала?
– Да, конечно. А кто же? Ну какая тебе разница? Кажется,
мальчик. Не помню.
Курочкин наконец решился посмотреть ей прямо в глаза. Но ее
взгляд ускользал в дрожащем свете свечи.
– Скажи мне честно, Амалия.
– Ли, – мягко поправила Зотова, – я же просила иногда
называть меня Ли.
– Хорошо. Скажи мне, Ли, если у нас с тобой сегодня не
деловая встреча, честно скажи мне: тебе не страшно?
– Ну-у, Митя, ты сегодня явно не в себе, – усмехнулась
Зотова. – Чего бояться? У нас все законно, ты сам знаешь.
– Нет. Не закон я имею в виду. Не закон! Мы ведь с тобой уже
старые. Скоро придется отвечать. Не здесь, а там.
– Ох, Митюша, – кокетливо погрозила пальчиком Зотова, – тебе
больше пить нельзя. Ты бы лучше съел что-нибудь. Смотри, как вкусно, – и она
поднесла к губам Курочкина вилку с кусочком шашлыка. Он послушно, как ребенок,
взял мясо в рот и стал жевать. – Вот и умница, – похвалила его Зотова, – правда
вкусно? А отвечать, Митя, ни перед кем не придется. Там, – она многозначительно
подняла глаза к потолку, – ничего нет. Я атеистка, ты знаешь.
– А я вот – нет, – признался Курочкин. – Чем старше
становлюсь, тем мне страшней.
Он налил себе полную рюмку коньяка из графинчика, выпил
залпом и продолжал:
– Хорошо. Ты – атеистка. Но тебе их хотя бы бывает жалко?
– Кого-их?
– Сама знаешь кого. Женщин, детишек.
– Тебе определенно нельзя пить, Митя. – Зотова откинулась на
спинку стула и смерила своего собеседника ледяным взглядом. – Я это поняла еще
в институте. Ты сразу пускаешь сопли и тонешь в них.
– Зачем ты мне врешь, Амалия? – вскинул на нее совершенно
трезвые глаза Курочкин. – Полянская Елена Николаевна сбежала от вас той ночью.
Ребенка своего спасла. И мне, старому идиоту, от этого будет спокойней умирать.
– Откуда ты знаешь? – резко спросила Зотова.
– А вот это, дорогая моя Ли, уже не твое дело, –
торжествующе улыбнулся Курочкин.
– Она приходила к тебе? Ты говорил с ней? Что ты ей сказал?
Курочкин встал, достал бумажник и швырнул на стол две
стотысячные бумажки:
