Лежа в какой-то маленькой комнатке с воткнутой в вену иглой
капельницы, Лида ждала врача и старалась не двигаться. Улыбчивая сестра,
которая ставила ей капельницу, уходя, предупредила:
– Лежите, не двигайтесь.
– А там что? – спросила Лида, скосив глаза на подвешенную
над ней банку.
– Витаминчики, – ответила сестра. Лида старалась не
двигаться и не заметила, как задремала. Проснулась она от резкой боли в
пояснице и сначала ничего не поняла.
Все остальное происходило как в страшном сне. И в этом сне
она услышала слабый, жалобный писк, похожий на мяуканье крошечного котенка.
Приподнявшись на локте, Лида увидела в руках высокой полной женщины большой
эмалированный лоток. Из лотка выглядывала крошечная ножка. Она мелко дрожала и
подергивалась.
– Девочка, – будто сквозь вату, услышала Лида голос пожилой
полной женщины, которая отдала лоток улыбчивой медсестре.
Из груди Лиды вырвался дикий, животный вопль. Пожилая
докторша оглянулась.
– Больная, что вы кричите? Все уже позади.
– Что позади? Она живая. Отдайте мне ее, я выхожу!
– Успокойтесь, пожалуйста. Да, плод оказался живым. Но у
него патология, несовместимость с жизнью. У вас произошел выкидыш. Хорошо, что
это случилось здесь, в больнице.
– Какой выкидыш? – выкрикнула Лида в спокойное, холеное
лицо.
– Обыкновенный. Вас привезли к нам с подозрением на
внутриутробную смерть плода. Плод действительно оказался нежизнеспособным. Мы
поставили вам капельницу с глюкозой и витаминами, чтобы попробовать поддержать
его. Но у вас от нервного перенапряжения началась активная родовая деятельность.
– Я подам на вас в суд, – тихо и решительно произнесла Лида.
– Это ваше право, – пожала плечами Амалия Петровна.
Выйдя из операционной, она быстрым шагом направилась к себе
в кабинет, заперла дверь изнутри, сняла телефонную трубку и набрала номер.
– Все в порядке. Сырье есть, – быстро сказала она.
* * *
Бориса Симакова вторую ночь подряд мучила бессонница. Он пробовал
все вечернюю прогулку, теплую воду с медом, валерьянку с пустырником. Но
заснуть не мог. Было искушение – принять таблетку снотворного. Но он знал свой
организм и не хотел к навалившимся проблемам прибавлять еще одну: ведь две-три
ночи со снотворным, и потом без него вообще не уснешь, и надо будет все
увеличивать дозу.
Жена Регина не могла спать при свете. В соседней комнате
посапывал трехлетний Тема. Измотанному Симакову оставалось сидеть на кухне и
читать детективы Чейза. Раньше после пяти-шести страниц любого иностранного
детектива он засыпал моментально. А теперь заканчивал читать уже сто двадцатую
страницу, а сна не было ни в одном глазу.
Впрочем, в теперешней его ситуации уснуть мог бы только
человек с железобетонными нервами.
Одно дело – высказать все этой страшной бабе, швырнуть ей в
морду заявление об уходе, хлопнуть дверью. И совсем другое – остаться наедине с
результатом этого приятного, красивого поступка, который доставил ему истинное
удовольствие.
С какой радостью вышел Борис из кабинета Зотовой! Он шел
домой по пустым улицам и думал, что дальше все будет хорошо, просто отлично. Он
закончит ординатуру в будущем году, найдет работу в каком-нибудь кооперативе, а
если повезет – в частной клинике. Почему нет? Он классный специалист, такие
везде нужны. Потом можно будет заработать на небольшую квартирку в Москве,
обменять Лесногорскую с доплатой, машину купить. Можно ведь зарабатывать
деньги, не делая тех гадостей, которые он делал, работая с Зотовой. Да, теперь
все будет хорошо!
Но от радости не осталось и следа после утреннего разговора
с женой. Выслушав новость, Регина сказала:
– Ты с ума сошел? На что мы будем жить?
– Да ты хоть знаешь, чем мне там приходилось заниматься?
– Не знаю и знать не хочу. Ты кормил семью. Если вы с
Зотовой воровали, так все воруют. Главное – не попадаться.
– А ты хоть представляешь, что именно мы воровали?
– Мне это неинтересно.
На сем разговор был окончен. Итак, Симаков потерял работу, а
теперь может запросто потерять и семью. У Регины было твердое убеждение:
мужчина обязан кормить семью, а если не может – он не мужчина, не муж и не
отец.
В результате своего красивого жеста Борис теперь не только
кормить, но и гарантировать безопасность своей семье не может. Угрозы Зотовой –
не блеф. Значит, либо надо приползти к ней на брюхе: «Амалия Петровна, простите
меня, дурака, погорячился», либо идти против нее.
Первое было невозможно. Он потерял бы уважение к себе,
растоптал бы себя самого. Остается второе: потягаться с Зотовой. А почему нет?
Пожалуй, это единственно возможный и достойный вариант.
Решение созрело, и Симаков наконец смог спокойно заснуть.
* * *
Дверь, за которой могла бы скрываться лаборатория, Валя
Щербакова нашла в самом конце коридора, в маленьком закутке. Раньше Валя ее не
замечала, но теперь, подойдя поближе и разглядев внимательно, обнаружила, что
дверь эта отличается от других – она стальная, с каким-то мудреным замком, и на
ней нет никакой таблички. Ни разу за всю свою практику Валя не видела ее
открытой.
«Да, скорее всего лаборатория именно там, за стальной
дверью. А что толку? Я все равно туда не войду, – подумала она. – Надо
последить за Зотовой, посмотреть, кто входит туда, кроме нее, что туда
приносят, что выносят оттуда».
Валя побрела по коридору к ординаторской, размышляя о том,
что пользы от ее шпионажа будет мало. Если и правда в больнице происходит весь
этот кошмар, доказать ничего не удастся. Не допустят…
Дверь в маленькую отдельную палату, где лежали
послеоперационные больные, была приоткрыта. Вале показалось, что оттуда
раздаются тихие всхлипывания.
В палате было темно и душно. Лежавшая на койке женщина
горько плакала.
– Что случилось? – тихо спросила Валя. – Вам плохо?
– Да, – ответила женщина, – мне плохо. Я так хотела девочку.
Она была живая, я бы выходила ее.
– Вам сделали искусственные роды? – догадалась Валя и
присела на край койки.
– Да. Но сказали, что был выкидыш. Валя взяла женщину за
руку. Рука была ледяная.
– Хотите, я вам чайку горячего принесу?
– Девушка, миленькая, который сейчас час? – Женщина
приподнялась на койке.
