– Ну и что? Пусть обращается! Мне кажется, Амалия Петровна,
вы подменяете реальную проблему мифической. Реальная проблема – достать сырье.
От кого вы его получите – от этой ли женщины, или от любой другой, меня не
волнует. Что, на всю Москву и Московскую область единственная беременная на
нужном сроке?
– Получилось так, что пока в нашем распоряжении оказалась
одна-единственная. И она сбежала. Вы же не можете организовать охоту на всех
беременных Москвы и Московской области! Просто не надо было пускать в производство
весь резерв.
Неожиданно для себя Зотова заговорила так, как никогда себе
не позволяла и не должна была позволять ни в коем случае…
* * *
Лена открыла дверь своим ключом, и навстречу ей с запоздалым
лаем приковыляла старая такса Пиня. Пес пытался подпрыгнуть, чтобы лизнуть
гостью, но не сумел и закрутился неуклюжим волчком, изо всех сил выражая свою
собачью радость.
– Ну, здравствуй, Пинюша, здравствуй, мальчик! – Лена
погладила таксу, пес лизнул ее руку.
От былой роскоши трехкомнатной васнецовской квартиры не
осталось и следа. Ремонт здесь в последний раз делали лет двадцать назад. Обои
кое-где отставали от стен, штукатурка на потолке облупилась. На кухне еще стоял
старинный, прошлого века, красавец буфет, но вся остальная мебель была образца
шестидесятых – тонконогая, шаткая, геометрически безобразная.
После смерти мужа у Зои Генриховны появилась странная
страсть – продавать все более или менее ценное, что есть в доме. Она относила в
скупку старинное столовое серебро, фарфору картины, драгоценные украшения. И
все это уходило за бесценок.
Сначала Лена пыталась как-то остановить тетушку. Она
зарабатывала вполне достаточно, чтобы прокормить и себя, и старушку. Да и
пенсия у Зои Генриховны была не такая уж маленькая..
Но ярая коммунистка продавала вещи из принципа. «Надо
избавляться от всего этого пошлого мещанства!» – восклицала она. И тут Лена
была бессильна.
А уж когда тетя отнесла в скупку обручальные кольца, свое и
покойного мужа, Лене стало не по себе. Она стала подозревать, что у тетушки
действительно что-то не в порядке с психикой. Если у человека дурной характер,
который к старости становится все хуже и хуже, то очень сложно поймать момент,
когда он перерастает в душевную болезнь…
Зои Генриховны дома не было. Лена сняла сапоги, прошла на
кухню к телефону и набрала номер, только что переписанный у Гоши. Ей повезло.
Кротов оказался на месте и сам взял трубку.
– Сергей Сергеевич, здравствуйте. Моя фамилия Полянская. Я
работаю в журнале «Смарт». Ваш телефон мне дал Егор Галицын.
– Вы хотите взять у меня интервью? – спросил мягкий, низкий
голос.
– Нет. Мне необходимо с вами посоветоваться по личному делу.
В общем, даже не совсем личному. Очень срочно.
В прихожей раздались голоса и лай Пини.
Один голос принадлежал Зое Генриховне, два других – молодым,
сильно поддатым мужичкам. Лена напряглась, и ее собеседник это почувствовал, не
стал задавать лишних вопросов, а назначил встречу на сегодня.
Едва Лена успела положить трубку, в кухню влетела тетушка.
За ее спиной маячили две испитые веселые рожи.
– Здравствуй, детка, – Зоя Генриховна подставила для поцелуя
сухую холодную щеку, – рада тебя видеть. Наконец нашла покупателей. Как хорошо
будет без старого дурака, – она шлепнула ладонью по дубовому боку буфета. –
Сразу просторно станет на кухне, светло! Ненавижу все эти бордюрчики,
завитушки, стеклышки цветные. Так и веет пошлостью.
Лена с грустью наблюдала, как два алкаша, пыжась и краснея,
пытаются сдвинуть с места одну из любимых вещей ее детства.
Когда Лена была маленькая и гостила у тети, этот буфет
казался ей сказочным замком. За дверцами стояли чашки и банки. Цветные стекла
делали их странными, таинственными, похожими на чудовищ, драконов, принцесс и
принцев. Она могла часами сидеть на кухне и разглядывать сквозь стекла
обитателей буфета, придумывая про них разные истории.
– Тетя Зоя, давай я его лучше к себе заберу!
– Нет, – тетушка была неумолима. – Пусть катится вон! Нечего
пыль собирать. Куда ты его поставишь?
– Найду место, это не проблема. Жалко, ведь последняя
старинная вещь.
– Вот именно! Нечего жалеть вещи. Они только место занимают
и отвлекают от главного.
«От чего – главного?» – хотела спросить Лена, но промолчала.
Разговор стал раздражать тетушку, а ссориться с ней Лена не любила.
– Тетя Зоя, я поживу у тебя пару дней. В квартире напротив
полы лаком покрыли, у меня от этого запаха голова болит, спать не могу.
– Конечно, детка, живи сколько хочешь, – рассеянно ответила
тетушка. Ее внимание уже полностью переключилось на пыхтящих мужичков.
– Что же вы, товарищи грузчики, мало каши ели – даже с места
сдвинуть не можете! – произнесла она своим партийным голосом.
– Не можем, бабуль, никак не можем. Вещь старинная,
добротная, из цельного дуба. Давай уж завтра утречком, еще ребят приведем.
Здесь человека четыре надо, не меньше. Он ведь, подлец, в лифт не влезет, а по
лестнице волочь – пупок надорвешь, вдвоем-то.
– Вот народ! – укоризненно покачала головой Зоя Генриховна.
– Совсем разучились работать при вашей демократии. Все, товарищи грузчики, до
завтра свободны, – распорядилась она.
– Ну, бабуля, а на поллитру?
– На какую такую поллитру? – прищурилась Зоя Генриховна. –
За что же это вам давать? Не заработали!
– Идемте, я вас провожу, – кивнула Лена возмущенным
грузчикам. В прихожей она достала из сумочки пятьдесят тысяч.
– Ребята, – сказала она тихо, – не надо завтра приходить. Мы
буфет продавать не будем.
– Вот и правильно, – пряча полтинник, заулыбался тот, что
потрезвее, вещь-то хорошая, старинная, а уйдет за гроши. Мы ж заметили,
бабулька-то у вас… – Он присвистнул и выразительно покрутил пальцем у виска.
Когда Лена вернулась на кухню, Зоя Генриховна читала газету
«Завтра» и что-то подчеркивала красным карандашом, ставила восклицательные и
вопросительные знаки на полях, при этом посасывая карамельку.
– На буфетные деньги, – сообщила она, не глядя на Лену, –
куплю кроватку и коляску твоему байстрюку. Еще на пеленки останется. И не спорь
со мной!
– Я не спорю, – вздохнула Лена. – Откуда у тебя слова такие
– байстрюк! Скажи еще – бастард.
– Я еще не то скажу, – пообещала тетушка, – пороть тебя
некому. Принесла в подоле – и глазом не моргнет.
