Глава 1
Она проваливалась в бесконечную черную муть. Звенело в ушах,
тело не чувствовало никакой опоры. Она не могла понять, лежит она, или сидит,
или вообще висит в воздухе, и это тошнотворное ощущение невесомости показалось
знакомым. Так бывало в детстве, когда перекачаешься на качелях и, спрыгнув, не
чувствуешь под собой твердой земли, пытаешься заново собрать вокруг себя
пространство, а оно разваливается на куски…
С трудом разлепились отяжелевшие веки. По глазам резанул
холодный люминесцентный свет. Она пыталась сообразить, где находится, но не
могла. Наконец сквозь звон в ушах различила голоса.
Разговаривали две молодые женщины:
– Слушай, если ее надо к искусственным готовить, зачем
столько промедола вкололи? Она так до утра проспит.
– Подождем еще немного и будем будить.
– А показания-то какие у нее?
– Откуда я знаю? То ли мертвяк, то ли урод. Тебе-то что?
– Ну, так… Интересно. Жалко ее. Оксан, а можно я плод
послушаю?
– Да брось, нечего там слушать.
– Мне практика нужна.
– Ну, валяй, послушай, если охота. Когда подошли к койке,
женщина лежала с закрытыми глазами и не шевелилась. Она почувствовала, как
откинули одеяло. Несколько секунд было тихо, ей стетоскопом прослушивали живот.
– Оксан, а ребеночек-то живой! Сердцебиение нормальное, сто
двадцать. Сама послушай!
– Делать мне нечего! Мало ли – живой. Они на таком сроке
часто живыми рождаются, даже пищат, ручками-ножками дрыгают. Потом-то все равно
умирают.
– Может, и не надо искусственные делать? Женщине тридцать
пять как-никак.
– Вот именно, тридцать пять. Старая первородящая это
называется. У таких и получаются уроды.
Ее легонько похлопали по щекам.
– Женщина, просыпайтесь! Она не шевельнулась.
– Оксан, пошли пока чайку попьем, пусть поспит.
Ее укрыли одеялом, задвинули ширму и отошли.
– Ты, Валя, не лезь куда не надо. Ты свою практику
отбомбишь, и гуд бай. А мне отсюда деться некуда. Сколько здесь, сестрам нигде
не платят.
* * *
Она полностью пришла в себя. Она, Лена Полянская, так
испугалась, что дурноту как рукой сняло. Когда шаги сестер стихли, она быстро
соскочила с койки и выбежала за ширму.
Это была не палата, а что-то вроде кабинета: стеклянный шкаф
с инструментами и лекарствами, банкетка, обтянутая клеенкой, письменный стол.
На столе стояла ее сумочка, на спинке стула висел зеленый хирургический
балахон. Схватив сумочку и балахон, Лена выглянула в коридор. Там было пусто.
Прямо напротив она увидела приоткрытую дверь, на которой был нарисован бегущий
по ступенькам человечек: запасной выход. Лена быстро побежала вниз по лестнице.
Было темно и тихо. Босые ноги не чувствовали холода, а
сердце колотилось так, что казалось – сейчас разорвется. На бегу она
окончательно пришла в себя.
Пробежав несколько этажей, Лена остановилась перевести дух.
«Куда и зачем я бегу? – подумала она. – Сейчас я выскочу на улицу в таком виде
– и что дальше?»
Уже спокойно пройдя несколько ступенек, она посмотрела вниз
и увидела поблескивающую в темноте цинковую дверь. За дверью был подвал.
Когда медсестра Оксана Сташук и студентка-практикантка Валя
Щербакова вернулись, койка была пуста.
– Ну вот и хорошо, – сказала Оксана, – больная сама
проснулась. В туалет, наверное, пошла. Сейчас вернется, начнем готовить.
– Оксан, давай все-таки погодим капельницу ставить. Пусть
врач еще разок посмотрит.
– Валя, прекрати! Надоело! Тебе заново все объяснять, да? –
Оксана посмотрела на часы. – Она у меня должна уже пятнадцать минут под
капельницей с окситоцином лежать.
В кабинет вошел высокий мужчина в белом халате и марлевой
маске.
– Ну, девочки-голубушки, как наша роженица? – бодро спросил
он.
– Вы меня, конечно, извините, Борис Вадимович, – густо
покраснев, начала Валя, – но я тут плод прослушала, у него сердцебиение
нормальное, и двигается он. Вы бы сами посмотрели, а потом уж стимуляцию
назначали.
Ординатор Боря Симаков смерил маленькую, кругленькую
практиканточку таким взглядом, что другая на ее месте провалилась бы сквозь
землю. Но Валя продолжала:
– Я, конечно, понимаю, вам за это ничего не будет, но нельзя
же…
Тут Борис Вадимович не выдержал:
– Ты, сопля зеленая, куда лезешь? Ты сюда зачем пришла?
Работать нас учить?! Я тебе устрою практику! Оксана! – резко развернулся он к
медсестре. – Ты капельницу поставила или нет?
– Нет, Борис Вадимович, больная спала. Как я буду ее,
спящую, обрабатывать?
– А что, разбудить нельзя было?
– Будили. Она же под промедолом, – оправдывалась Оксана,
подойдя к Симакову поближе и коснувшись его упругой грудью. – Вы только не
волнуйтесь. Она уже сама проснулась. Сейчас начнем.
– Ладно, девицы. Не тяните только, – смягчился врач, – а ты,
колобок, – он снисходительно потрепал Валю по круглой розовой щеке, – лучше
песенки не пой, а то лиса съест.
Валя почувствовала, как глаза наполняются слезами. Она
вообще часто плакала, а тут такое. Этот балагур Симаков угробит живого
ребеночка – глазом не моргнет. А у женщины детей нет и больше уже не будет
наверняка. Последний ее шанс. Случайно взглянув на стол, Валя заметила, что
исчезла сумочка, красивая кожаная сумочка Полянской Елены Николаевны. Одежду
отнесли в камеру хранения сразу, а сумочку с паспортом не успели – пока
переписывали паспортные данные, заполняли больничную карту, кладовщица ушла
домой. Со спинки стула исчез зеленый хирургический халат.
Валя шмыгнула носом, слезы высохли. «Вот и умница вы, Елена
Николаевна, подумала она, – вот и правильно. Только как вы босиком, в
больничной рубашке да в балахоне до дома доберетесь?»
Валя вспомнила, как всего полтора часа назад они вдвоем с
Оксаной раздевали спящую, бесчувственную женщину, расшнуровывали высокие
ботинки, стягивали свитер через голову. Красивая, холеная, она была в их руках
как кукла.
«На ее месте я бы отсюда и голышом ушла», – подумала Валя, а
вслух сказала:
