— Нет.
Может быть.
Он пристально смотрел на нее, словно раздумывал, стоит ли доверять ее словам. Наконец кивнул:
— Кажется, я уже говорил это раньше. Судя по тому немногому, что я знаю, гарпии — отвратительные создания с безобразными лицами, острыми клювами и вообще наполовину птицы. Они злобные и безжалостные. Ты… ты совсем не такая.
Как, неужели он уже успел забыть, что она сделала с Крисом?
Гвен взглянула на Сабина, мирно дремавшего в кресле. Его дыхание было глубоким, до нее донесся аромат лимона и мяты. Разве он не говорил Страйдеру, что не все легенды правдивы?
— У нас дурная репутация, вот и все.
— Нет, дело не только в этом.
Да, не только. Но она не может рассказать ему все.
Ее сестрам повезло, у них были отцы-оборотни. Отец Талии умел превращаться в змею, отцом близнецов был феникс. А вот ее отец был ангелом, но ей не разрешали говорить об этом. Никогда. Ангелы были слишком чисты, слишком хороши для ее племени, к тому же у Гвен было много недостатков. Как всегда, при мысли об отце ее сердце болезненно сжалось.
У гарпий сложилось матриархальное общество, отцам позволено было видеться с детьми, если они того желали. Отцы ее сестер были частью их жизни. Отца Гвен лишили этой возможности. Мать запретила ему встречаться с дочерью. Она рассказала Гвен об отце только затем, чтобы предостеречь: если она не будет осторожна, станет совсем как папенька, высокоморальной личностью, неспособной даже пищу украсть, неспособной солгать, пекущейся о других больше, чем о себе. Но и после того, как Табита сняла с себя всякую ответственность за дочь, сочтя ее безнадежной, отец не предпринял ни единой попытки увидеться с Гвен. Да знает ли он вообще о ее существовании? Тоска о несбывшемся больно кольнула в сердце.
Всю свою жизнь она мечтала о том, как в один прекрасный день отец, преодолев все преграды, придет к ней, крепко обнимет и унесет далеко-далеко. Она мечтала о его любви и преданности. Мечтала о том, как будет жить с ним на небесах, огражденная на веки вечные от зла на земле и ее собственной темной половины.
Гвен вздохнула. Когда речь заходила о ее родословной, упоминалось лишь одно имя — Люцифер. Он был сильным, коварным, мстительным и жестоким. Короче говоря, худшего врага не придумать. Никто не хотел связываться с ней, с каждой из них, страшась князя тьмы.
Вообще-то Люцифера действительно можно было считать членом ее семьи. Он был ее прадедом. Дедом ее матери. Гвен никогда не встречалась с ним, отпущенный ему год на земле истек задолго до ее рождения, и она очень надеялась, что их пути никогда не пересекутся.
Тщательно обдумывая дальнейшие слова, она глубоко вздохнула, чувствуя исходящий от Страйдера запах дыма костра и восхитительной корицы. К со жалению, ему не хватало нотки порочности, которая присутствовала в запахе Сабина.
— Люди склонны очернять все, что недоступно их пониманию, — сказала она. — По их представлениям, добро всегда побеждает зло, поэтому все, что сильнее их, они считают злом. А зло, понятное дело, уродливо.
— Точно подмечено.
В его голосе звучало понимание. Теперь самое подходящее время выяснить, что же он понял, решила Гвен.
— Я знаю, что вы бессмертные, как и я, — медленно проговорила она, — но я так и не поняла, кто же вы такие.
Он смущенно заерзал на месте, поглядывая на друзей, словно ища поддержки. Все, кто слышал слова Гвен, поспешно отвели взгляд. Страйдер вздохнул, эхом отзываясь на вздох Гвен.
— Когда-то мы были воинами богов.
Когда-то. Значит, теперь это уже не так.
— Но что…
— Сколько тебе лет? — спросил он, прервав ее.
Гвен хотела было возразить против неожиданной смены темы, но передумала. Вместо этого она тщательно взвесила все за и против, решая, стоит ли говорить правду. Она задала себе три вопроса, которым каждая гарпия-мать учит дочерей: можно ли использовать эту информацию против нее? будет ли у нее преимущество, если она сохранит ее в тайне? может ли ложь оказаться полезнее правды?
Никакого вреда не будет, решила она. Преимущества, правда, тоже, ну и пусть.
— Двадцать семь.
Страйдер удивленно поднял брови и уставился на нее.
— Ты хочешь сказать, двадцать семь сотен лет, верно?
Это было бы верно, если бы он говорил о Талии.
— Нет. Просто двадцать семь. Двадцать семь обыкновенных лет.
— Но ты же не имеешь в виду человеческое летоисчисление?
— Нет. Я меряю в собачьих годах, — сухо ответила Гвен и сжала губы. Когда она успела лишиться своей способности держать язык при себе? Но Страйдер, кажется, не рассердился. Скорее был озадачен. Неужели Сабин отреагирует так же, когда проснется? — А что не так с моим возрастом? — Едва эти слова слетели с ее губ, она вдруг поймала себя на неприятной мысли и побледнела. — Я что, так плохо выгляжу? Я выгляжу старой?
— Нет, нет, что ты. Конечно нет. Но ты — бессмертная. Ты могущественна.
А что, могущественные бессмертные не могут быть молодыми? Стоп!.. Он считает ее могущественной? Гвен охватило блаженное чувство. В прошлом могущественными называли только ее сестер.
— Да, и все же мне только двадцать семь.
Страйдер протянул руку — Гвен не знала зачем, но ей было все равно, — и она сжалась в своем кресле. С самой первой их встречи она тянулась к Сабину, ей нестерпимо хотелось, чтобы он прикоснулся к ней — почему, почему, почему? И сегодня утром она даже представляла себе, как занимается с ним всякими неприличными вещами, но мысль о том, что ее коснется кто-то другой, ей совсем не нравилась.
Страйдер опустил руку.
Гвен расслабилась и снова бросила взгляд на Сабина. Он стиснул зубы, его лицо покраснело, словно от едва сдерживаемого гнева. Приснился кошмар? Неужели во сне ему явились все, кого он когда-то лишил жизни, и теперь его терзают угрызения совести? Может, и хорошо, что Гвен не позволяла себе уснуть. Ее и саму мучили подобные кошмарные сны, и она ненавидела каждую секунду, проведенную в забытьи.
— Все гарпии такие же молодые, как и ты? — поинтересовался Страйдер, снова привлекая к себе ее внимание.
Можно ли использовать эту информацию против нее? Не лучше ли сохранить ее в секрете? Может ли ложь оказаться полезнее правды?
— Нет, — искренне ответила она. — Мои сестры гораздо старше меня. А еще красивее и сильнее. — Она слишком любила их, чтобы испытывать ревность. Слишком любила. — Они не позволили бы схватить себя. Их нельзя принудить делать то, что они не хотят. Они ничего не боятся.
Ох, кажется, пора заткнуться. Чем больше она говорит, тем более очевидными становятся ее собственные ошибки и недостатки. Пусть эти люди думают, что у нее достаточно храбрости в запасе. «Но почему я не могу быть как мои сестры? Почему я стремлюсь убежать от опасности, а они, напротив, встречают ее с улыбкой? Если бы кто-то из моих сестер заинтересовался Сабином, его отстраненность не отпугнула бы их, наоборот, они расценили бы ее как вызов и соблазнили его».
