Допустим, в эту самую секундочку пиджак на Лоре не был, может, был на стуле. Стул был, я видела.
Я подумала, что, может, Лора пришла до Александра Ивановича по работе, что Лора уставшая, что перепутала, подумала, что сейчас сядет в президиум, что Александр Иванович по своей вежливости не указывает на запутаницу, что про мамочку — это на одну секундочку.
Я не видела Александра Ивановича, а видела, куда смотрит Лора.
Лора сидела на месте, а вся-вся потянулась. Надежда так тянулась на утреннике.
— Ну иди к мамочке!
Это Лора сказала.
Александр Иванович был в трусах и майке. Трусы черные, может, синие. А майка белая-белая.
Александр Иванович подскочил до тахты и уложился головой на колени к Лоре, лицом в самый-самый живот.
Лора взялась своими руками за плечи Александра Ивановича и заприжимала еще больше.
— Сашенька! Сыночек! Устал, маленький, набегался! Да?
— Да, мамочка! Устал.
— Полежиии. Отдохниии. Ножки боляяят?
— Полежууу. Отдохнууу. Ножки боляяят.
Лора и Александр Иванович говорили слова по-русски, как в театре по радио. Еще лучше, чем артисты с Леси Украинки. Клара Семеновна так учила. Я подумала, что буду еще учиться.
Я наметила себе повторять каждую-каждую буквочку.
Лора и Александр Иванович уже не говорили. Лора колысала Александра Ивановича, а Александр Иванович колысался.
Я загадала, что досчитаю до семьдесят и захлопаю. Войду в комнату и захлопаю, не как на празднике молодежи — руками наверх, а как в театре для артистов.
Получилось, что я досчитала до пятьсот тридцать и загадала на семьсот.
На шестьсот пятьдесят два Александр Иванович сказал:
— Мамочка, давай я тебя раздену, а то тебе неудобно будет.
Лора сказала:
— Давай, миленький.
Лора не выпустила Александра Ивановича, оно ж можно не выпускать и одной рукой тоже.
Александр Иванович расстегнул Лоре блузку и вытащил у Лоры грудь с лифика.
Я подумала, что правую, а потом подумала, что левую. У меня опять левое и правое перепуталось.
Потом я подумала, что грудь белая-белая, что с майкой получились стихи — майка белая, и грудь тоже.
Александр Иванович начал трогать грудь не руками. Руки у Александра Ивановича были, уже я хорошо не видела где. Александр Иванович трогал ротом.
Конечно, я видела, как дытынки кушают у своих мам. Я сама у мамы Тамары не кушала. Мама Тамара мне свою грудь не давала — ни левую, ни правую. Фрося мне рассказала, что мама Тамара не хотела поганиться, потому молоко сцеживала. Мама Тамара нацедит, а я — раз! — и все-все скушаю. Молоко — это ж вам не кровь. Допустим, если б мама Тамара сцеживала с себя кровь, тогда б, может, получилась кровь на кровь, может, тогда б одна кровь ушла, а другая б пришла. А есть же еще такое, что с меня кровь выходит как с женщины. Может, еврейская выходит, а на пустое место что-то ж уже другое туда откуда-то приходит.
Пускай.
А Лора своему сыночку не поганится. Лора не эгоист. Сыночек кушает и кушает. Сыночку вкусно и вкусно.
Божжжже!
Мне тоже стало вкусно. Я потрогала себя через материю — у меня на грудях выросли фасоли, больше, которые на кровати у Надежды. В животе тоже стало вкусно и вроде там сало начало топиться на смалец и цивочкой тонюсенькой-тонюсенькой вытекать, вытекать, вытекать………………
Божжжже!
Лора закричала на весь свой голос.
— Ой, я не могууу!
Александр Иванович тоже закричал на весь свой голос.
— И я не могууу!
Божжже!
Я подумала, что я ж тоже не могууу.
По правде, я, когда не могууу, всегда не кричу, а смеюсь. Сергей у меня спрашивал, с кого я смеюсь, может, с него, что Сергей меня не допросился, что Сергей меня через материю — не можееет. А я ни с негооо, я ни с когоооо………………
В эту самую секундочку в комнате чуточку пробился свет. Свет шел не с потолка. Может, с кухни, может, с коридора.
За светом пробился и голос тоже:
— Ну шо? Зачем в темноте сидим?
Божжжжже!
Яков.
Две секундочки после Якова я удержалась, чтоб не выдаться.
Потом птица у меня в голове забилась громко-громко. Я спугалась, что моя птица услышится в комнате. Я закрыла себе уши двумя руками. Оно ж слышится через уши: отсюда туда, и оттуда сюда тоже.
Потом у меня в голове все-все перекрутилось — до самого моего бессознания чувства.
Удачно получилось. А то б я, конечно, не знаю что.
Я посмотрела в щелку. В комнате стало пусто-пусто. Я подумала, что люди взяли и пошли на кухню пить чай.
Сначала я хотела подумать, что пошли на кухню кушать. Потом про кушать я думать не захотела.
Потом мне услышались раздельные буквы, целые слова не услышались, а буквы да. Буквы не кричались. Людям было спокойно.
Ага.
Люди уже ж проявились, людям стало спокойно.
Тьху!
Потом я подумала, что буквы слышатся не с кухни, а с коридора. Что люди пойдут, кто куда по своим делам ночевать. Что люди, которые пойдут, — это Лора и Яков. Что у Лоры ж муж, а Якову тут ночевать не с кем.
Потом я подумала, что, может, мне остаться для Александра Ивановича. Что, конечно, Александр Иванович уже переночевал с Лорой. Тогда, может, я останусь как товарищ.
В эту секундочку Лора сказала громко-громко прямыми-прямыми буквами:
— Я пойду. Я не могу. Простите меня.
Я в своей голове увидела, что Лора этим «не могу» переступила через то «не могуууу». Конечно, первое слово дороже другого. А про «не могу» такого не считается.
Меня как ветром подняло с пола. Я себе решила, что надо идти за Лорой.
Как пойдешь? Первое. Стыдно.
Я хотела подумать, кому с нас будет стыдней. А не подумала.
Получилось удачно, что квартира Александра Ивановича была на углу стенки. В этажных домах что хорошо — что есть лестница для пожаров. Ты только дотянись ногами — раз!
Мне преподаватель Гордеев говорил и говорил, что надо тянуться, товарищи, что надо тянуться руками и ногами тоже.
Я потянулась и схватилась одной рукой, потом еще одной, потом схватилась одной ногой, потом еще одной.
Конечно, лестницу сделали для пожара, а сейчас пожара не было.
Пускай.
Я — раз! — взяла и спрыгнула с лестницы на землю.
