Конечно, мы дали.
Я хотела сказать, что мы должны дать клятву, что Надежда выздоровеет. А не сказала. И никто про Надежду ничего не сказал.
Люди пошли по домам, а я с Галиной и Ниной нет. Порядок есть порядок — все-все помой и поставь на свои места.
Галина и Нина жили на Попудренко, им было не со мной. Я побежала через горсад.
Еще и не побежала, а услышала за собой:
— Изергиль! Стоять!
Я стала.
Яков был не пьяный. Я заметила, что за столом Яков не пил, а пригубливал. Рот водкой смочит — и кушает. Слова не сказал, и не смеялся своими шуточками тоже. По правде, на поминках и не положено, а Якову положенное не указ и ничего. Еще хотел, чтоб я ему руки слюнила. Тьху!
— Изергиль, я тебя до хаты доведу! Автобуса нема.
— Большое спасибо вам, Яков, я сама.
Яков меня не слышит.
— Доведу-доведу, ты не беспокойся. Проды́хаться — это ж первое дело после поминков. Да?
Я сказала, что люди ды́хают и в другое время тоже, что поминки кончились, что хватит уже.
Яков пошел сбоку меня. Руки заложил себе за спину. Яков портфеля не носил, и чемоданчика тоже. По карманам, наверно, распихивал свое барахло. Идет, качается на свою круглую ногу.
Если б Яков руки выпростал, ему было б удобней для равновесия. Преподаватель Гордеев говорил, что руки, товарищи, надо держать для равновесия. Яков не держал.
Пускай.
— Изергиль, ты за Катериной плачешь?
— Плачу.
— Сколько разов уже плакала?
— Ой, Яков!
— Не ойкай! Я ж с тебя скапки не тяну! Хорошо ты меня наковыряла!
— Оно само!
— Шоб ты себе знала. Я само и само отличаю. Я щас не про то. Я с тобой как с членом боевой группы.
— Ага.
— Скажу тебе тайну.
— Зачем?
— Шоб ты понимала мое доверие.
— Ага. А про что тайна?
— Про следствие Катерины.
Конечно, я сразу подумала не про себя с ножиком. С ножиком же был бандит.
— Вы про бандита узнали?
Яков удивился:
— Бандита?
Я подумала, что надо вывернуть хоть куда.
Я сказала, что еще раньше Фрося, которая моя знакомая, которая санитарка в областной, которая хорошая женщина, только сильно выпивающая, что она рассказывала про бандита, который резал людей и который Катерину точно зарезал и у Катерины украл.
Яков послушал и сказал:
— Фрося тебе бандита с базара принесла?
— Ага.
— Ага. Фрося твоя дурная. Тот был не бандит, а хлопец, и ножа у него не было, палкой струганой тыцал. Хлопца мамка в милицию привела. Вывела своего родного сыночка на его мутную воду…
— Ой!
— Ты шо?
— А кто ж Катерину зарезал?
— Про это и разговор. Надежда чужими руками. Все так думают. Милиция думает. Ты ж тоже Надежду виноватишь!
— Меня спросили, я правду сказала.
— Шо ж про бандита не сказала?
— Я подумала, что бандита Надежда и подбила…
— Ага. Хорошо подумала. Молодец, боец. Если опять в милиции спросят, так и отвечай.
— Отвечу.
Я подумала, что получается, что Яков Фросю по органам не знает. Сказал же: «Фрося твоя», тем более «дурная». Про товарищей такое не заявляют. Потом я подумала, что, может, и знает, что нарочно.
Пускай.
Потом я подумала, что Яков же хотел про тайну.
Я и спросила.
Яков сказал, что тайна в том и есть, кто Катерину зарезал, что Надежда сказала, что не наводила на Катерину, что пускай ищут, а не найдут, потому что не было.
Яков сказал, что про следствие все-все доподлинно знает от знающего человека.
Потом Яков сказал, что, конечно, бандита не было, а кто-то ж с ножиком был. И был дурной, потому что шапку снял, а ботинки дорогие не снял, потому что кошелек взял, а сумку за подкладкой не обыскал, а там деньги завернутые в бумажку — сто рублей новыми, мелкими, потому не в кошельке, в кошельке б не уместились. И главное основное, что убил ножиком в самый рот. А так не убивают. И еще главное основное, что ножик тоже дурной, не для того.
Я подумала, что и Яков про то, что так не убивают.
Потом подумала, что все у Якова дурные — и Фрося, и бандит, и ножик, что я у Якова дурная тоже, хоть сейчас и не я дурная, а всегда
Пускай.
Яков замолк.
Я тоже молчала и молчала.
Потом Яков сказал:
— А может, Надежда сама убила? С больницы сбежала и убила. Это ж минутное дело. Надежда ж травилась от Катерины. Как думаешь?
Я подумала, что женщина травится не от женщины, а от мужчины. Что мужчины дурные, когда не понимают. По правде, Яков же не мужчина. Александр Иванович — мужчина.
Я сказала:
— Надежда сама. От Катерины.
Яков сказал:
— До чего ж любовь может сделать! Да, Изергиль?
Конечно, я сказала, что да.
До моего дома было еще идти после поворота.
Яков дальше не пошел, а сказал, что до свидания. И руки свои с-за спины не вытянул. Тьху!
Я подумала, что да, что Надежда не нанимала, что сама убила. Если б наняла на стороне знающего человека, получилось бы красиво, а получилось некрасиво. Надежда культурная, Надежда б кого попало не наняла.
Я подумала, что если б Надежда призналась, было б всем хорошо. Первое. Милиция уже б не искала. Тем более мы поклялись, что милиция найдет.
Я решила себе, что пойду до Надежды как младшая подруга и поясню, что надо быть не эгоистом, что люди ждут, что надо признаться, что милиция найдет Надежду и будет хуже и хуже.
Я подумала, что если Надежда призна́ется, тогда Александр Иванович Надежду с первого места спустит. А Надежда ж живая и получилась на первом.
Надо понимать.
Мне не было приятно идти до Надежды, а кто-то ж должен.
Я подумала, что надо пойти не с пустыми руками, Надежда хоть уже с больницы дома, а больная.
По правде, оно как-то само ничего мне в руки не взялось.
Пускай.
У меня был выходной, и я пошла утром раненько-раненько.
Адрес у Надежды такой: улица Пушкина, дом 4, квартира 2. Я адрес выучила, еще когда звонили с работы в больницу про здоровье Надежды, там спросили, где прописана больная. Лора звонила, она и сказала по бумажке. Если человек не скажет, так человеку не скажут тоже. Конечно, это правильно.
