Катерина сказала:
— Ага, Мария, я для людей токо хорошее…
Я сначала думала пойти к Лоре, а потом решила не ходить. Я ж не цуцик бегать отсюда туда и оттуда сюда.
Надо иметь характер на выдержку. Пускай они уже сами между собой.
Потом Степан Федорович позвал меня помогать чистить картошку.
Я чистила и считала. По правде, когда сделали обмен, все считали. Были некоторые, которые даже сходили с счета с ума.
Допустим, спички стоили рубль, а потом уже стоили не рубль. Сколько ж можно было накупить спичек раньше, если покупать по теперь?
Про спички хоть не обидно. Про другое тем более обидней. Взять хоть мясо. А можно ж взять пальто с воротником.
Ага.
Взять картошку. Раньше картошка в магазине продавалась за рубль, а на базаре покупалась и за семьдесят копеек. По правде, за семьдесят было летом, зимой оно ж дороже. Потом в магазине сделалось по десять копеек, а на базаре и не по десять, уже ж по тридцать. Почему-то в магазине картошка уже не та.
Да.
Считаем.
Шестьдесят рублей делится на… Раньше ж у меня зарплата была шестьсот, а сейчас минусуй нуль. Делится на картошку в кило. На мясо тоже можно поделить. На базаре мясо полетело рядом с картошкой. Конечно, в магазине мясо не летает. Первое. В магазине — не на базаре.
И летят они, летят, и нигде не встречают преград. Так поется в картине «Прощайте, голуби!». Там дело в Киеве, парень Генка Сахненко и девушка. И про любовь, и про жизнь. Мне понравилось.
Я, когда еще была маленькая, любила кормить голубей. В Чернигове голубей мало, только на площади. Так я себе решила, что наши куры — это голуби. Конечно, куры не летают, кушают тоже хорошо, а не летают. А потом же я наших курей продала.
Ага………………
Потом было 20 февраля.
В буфет пришел Яков. Я и до этого двадцатого Якова видела. Я ж решила, что пускай, что я Якову сделаю навстречу. Только Яков все это время моей навстрече не попадался.
А тут Яков сам пришел. Я подумала, что Яков пришел кушать, ему ж давали без денег.
А Яков пришел до меня.
Яков сказал:
— Изергиль, слухай сюда. Скоро ж двадцать третье. Знаешь такое?
Не поздоровался, ничего.
Конечно, я сказала, что такое знаю.
Яков сказал:
— Сегодня буду рисовать лозунг на праздник. Дмитро обещал помочь, а заболел. Там такое дело — материя метра на три, одному плохо получится. Давай иди на помощь.
Я сказала, что если для праздника, тогда пойду.
— Приходи до меня в комору после работы.
Я пришла.
Яков сидел на табуретке и игрался с кисточками, вроде это народные ложки. Хороший звук с кисточек не выходил. А Яков придурялся, что выходил.
Я на выступлении в филармонии видела, как играют на ложках. Артист прямо ухом доставал до самых ложек и сам себе улыбался. Себе артист улыбался, а мне или там кому подмаргивал. Мне понравилось.
А Яков мне не понравился. По правде, я и не думала, что понравится.
— О! Изергиль! Щас будем работать.
— Я рисовать не умею.
— А тебе и не надо. Будешь на подхвате. Будешь?
— Буду!
— От, Изергиль, давай сразу, чтоб уже… Я тебя позвал на подхват, и ты сказала, что будешь. Так?
— Так.
— А ты ж не знаешь, что надо будет на подхвате. Так?
— Так.
— Может, и запачкаться надо будет, и вонькость в нос понюхать, и прочее… Так?
— Так.
— А в боевую группу на подхват работать не вызвалась.
— Яков, что вы говорите? Это ж разное!
— Разное. А ты возьми и вызвись! Покажи, что тебе не разное. Покажи смелость!
— Яков, вы меня извините… Вы про что равняете?
— Я, Изергиль, равняю все. И все у меня равняется.
Я не знала, что ответить. Яков же мой ответ возьмет и сам сравняет.
Яков и сравнял.
— Молодец! Щитаю, что ты щас проявила свою смелость. Так?
Я подумала, что настала секундочка моей навстречи Якову.
— Яков, я вызываюсь быть в боевой группе.
Яков встал с табуретки и ударил кисточками у меня перед самыми-самыми глазами.
— От! Теперь ты настоящий боец! Бери раму, иди в коридор.
Яков показал на красную материю в раме, метров три, если так, и с полметра, если так.
Я взяла и понесла.
Яков вынес с коморы газеты и закрыл дорожку. Я положила на газету раму. Яков с краю стал на карачки. Верней, на карачку, у него ж одна нога не сгибалась, нога на карачку не получилась, а получилась черт-те как.
Потом Яков сказал мне принести банку и кисточки тоже. Кисточки уже не кисточки, а кисти. Я разницу понимаю, мы с мамой Тамарой дома сами белили и красили.
Банка была с-под чего-то, не стеклянная, а железная литровка. Я еще в коморе услышала — вроде тянет гадостью. А это ж с банки.
Яков увидел, что мне противно с банки и сказал:
— Чтоб ты знала, это столярный клей. Варится с рыбных костей. Сильно сильный! Токо вонький. Я когда варю, в хате все открываю на все стороны.
Я спросила, зачем клей, надо ж краски, а не клей. Может, Яков напутал.
Яков заверил, что не напутал, что клей делается для краски.
— Мне секрет дал Наум Сребницкий. Был у нас такой в мастерских. Я ж раньше работал в мастерской, мы и рисовали, и писали, и клеили… Наум за старшего. Для всей области делали. К ноябрьским и к майским… А еще раньше писали «Цены снижены». Ты в клей дай зубной порошок, и будет тебе белое лучше краски. А секрет — сколько на сколько.
Я слушала Якова и думала, что он, наверно, наметил меня своим таким секретом заманить. А мне секрет Якова тьху. И другой Якова секрет тьху тоже.
— Тут главное вести линию. Смотри.
Яков макану́л кисть и начал выводить. Выведет сколько-то и посунется, я за ним посунусь — сама и банку тоже. Надо, чтоб под рукой. Я сначала наклонялась, а потом тоже стала на карачки. Получилось, что мы Яковом сровнялись. Яков от меня, а я за ним. Цуцики похожее делают. Собачая свадьба — это, конечно, другое.
Яков сразу выводил краской, получалось, что буквы шли с самой материи. Сначала буквы были мокрые и серые. Я спугалась, что такое останется. Яков сказал, что все будет.
Я не спросила, какие слова Яков напишет, а Яков не сказал. Я подумала, что это ж такой секрет, что узнается.
Конечно, секрет узнался.
