— Ну!
— Я на вас смотрела на Новый год — вы такая красивая! Прямо Лолита Торрес!
— Ой, Мария! Скажешь, не знаю что…
— Правда-правда! Я ж видела, как на вас артист смотрел! Артист же всегда понимает. И Александр Иванович на вас смотрел тоже.
Катерина аж дрыгнулась:
— Как смотрел?
— Хорошо смотрел, сильно хорошо. У вас платье было красивое-красивое, все-все показывало… Я ж говорю — Лолита Торрес.
— Хватит тебе уже!
— Честно! Я всегда за женщинами слежу и честно говорю… Я про Надежду Сергеевну всегда не скажу…
— А что Надежда?
— Да ничего… Мне Надежда Сергеевна как женщина не нравится. Она мне похожая на кроля…
Катерина засмеялась, как всегда смеялась, — голову задрала и на весь свой рот. Таким ротом только сало жрать поперед всех. Это не я придумала, это мама Тамара говорила про Фросю. У Фроси тоже рот зацепляется аж за уши. А еще — таким ротом солдат любить. Это придумала тоже не я, а слышала на лозовой. Я тогда хорошо не понимала. Мне девчата сказали, что есть некоторые женщины, которые ротом. Тьху! Порядочный мужчина от женщины ротом — не допустит. Порядочный солдат не допустит тоже. Тем более Александр Иванович офицер-фронтовикорденоносец.
— Ой… Я не хотела… Катерина Сидоровна, вы не подумайте, что я сплетница… Я ж только перед вами…
— Ага…
— Надежда Сергеевна на утреннике вела себя без стыда.
— Божжже!
— И все это видели. Лора Николаевна тоже видела.
— Ну…
— Надежда Сергеевна чуть не накинулась на Александра Ивановича.
— Шо?
— Чуть не накинулась… Александр Иванович начал хлопать руками, и все-все захлопали руками тоже, так Надежда Сергеевна подошла до самого Александра Ивановича и начала хлопать своими руками Александру Ивановичу в самое лицо…
— А он шо?
— Он, конечно, был против…
— А она?
— А она аж накинулась… А детки, а матери тоже…
— Ну!
— У меня совести уже не было смотреть, я пошла… У Лоры Николаевны можно спросить про конец…
— Я ей сделаю конец! Я ж ее, гадость, жалею… На нее ж ни один мужик сам от себя не посмотрит…
Катерина развернулась, аж груди мотанулись.
Я подумала, что Катерина побежит до Надежды.
Не побежала.
В эту самую секундочку зашел Александр Иванович с другим мужчиной.
— Катя, соорудите нам с товарищем обед. Мы тут сядем.
Александр Иванович говорил, вроде Катерина для Александра Ивановича была простая работница, а не женщина, которой Александр Иванович сделал засос. А все знают, когда такие засосы делаются.
Катерина сама подавала, сама становилась возле стола, как уже меня учила.
Допустим, я б тоже могла. Я сначала так Катерине и сказала, что, может, я помогу. А Катерина меня не допустила. Сказала, чтоб я лучше помогла Галине.
Пускай.
Конечно, Катерина всегда выставлялась перед Александром Ивановичем и другими начальниками. Я уже раньше за ней видела. Александр Иванович в буфет один кушать не заходит. А есть же инспекция, есть товарищи с руководства, есть военкомат. Много есть кто. У нас же не буфет, а столовая ресторанного типа.
Я загадала, что если Галина уже картошку начистила, так Александр Иванович будет мой.
На кухне Галины не было. Я посмотрела кругом. Картошка не виделась. Кастрюля с водой была, а картошки не было. Я полезла в помойное ведро. Лушпаек тоже не было. А я ж раньше заметила, что Галина настроилась чистить.
Я не захотела спрашивать про картошку у Степана Федоровича и попросилась выйти на улицу дыхнуть воздухом.
По правде, я пошла не на улицу, а до Надежды. Я ж знала, что Катерина на час приклеится. А для которые на обед было еще рано.
Я зашла тихо. Не постучала, ничего.
Надежда сидела за своим столом и писала ручкой в тетради.
Я кашлянула для Надежды.
Надежда сказала, что сейчас, и не остановилась писать.
Я начала ждать.
Конечно, я себе считала: и один и два и три и четыре…
Я ж считаю и когда просто для времени.
У меня уже получилось семьсот, а Надежда писала и писала. Ручку в чернильницу ударит — и давай, ударит — и давай.
Я подошла близко и сказала:
— Надежда Сергеевна, здравствуйте, это я, Мария.
Надежда подняла свою голову на меня. Глаза у Надежды были наплаканные еще хуже.
Мне в эту самую секундочку Надежду стало жалко. Кроль, а человек же.
Я сказала:
— Надежда Сергеевна, я вас утруждать не буду. Я так… Вы ж меня на утреннике сюда звали. Помните?
Конечно, если б я Надежду пожалела и в эту самую секундочку тоже, я б про утренник не вспоминала. Получается разница.
Надо понимать.
Надежда вставила ручку в чернильницу, вроде кому куда-то вколола, и спросила:
— Ты про что хотела говорить?
— Я хотела про любовь.
— Божжже!
— Надежда Сергеевна, я вас сильно уважаю. Мне ж спросить не у кого, у меня мама умерла. А вы столько знаете, у вас и культура и все-все. У вас, наверно, много в жизни есть любви…
— Ой, Мария! Что ты…
— Вы не думайте, я не сплетница… Когда Катерина Сидоровна про вас говорит, я всегда не слушаю…
— Катерина?
— По правде, Катерина про всех-всех-всех говорит…
— А про меня что?
— Что вы как женщина — нехорошая, что она лучше. Лично я так не думаю, Надежда Сергеевна. Тем более у Катерины Сидоровны на шее засос.
— Что?
— Катерина Сидоровна мне сама похвалилась. Косынкой закрыла. Стыдно! Да ж, Надежда Сергеевна?
— Мария, у меня работа. Ты иди… Потом придешь…
— Ага, Надежда Сергеевна. А как же… У меня тоже работа. Как раз Александр Иванович в буфете кушает с своим товарищем.
Я не договорила про товарища, а Надежда уже вытащила ручку с чернильницы и опять записа́ла. И записала Надежда по старым буквам. Я ж близко, я ж увидела. Такое с человеком делает расстройство любви.
Я шла в буфет и думала про что Александр Иванович бедный. Александр Иванович в жизни уже вынес, потому у Александра Ивановича сил нету ни на что. Александру Ивановичу любовь вроде масла. Взять хоть голую перловку. А взять перловку с маслом, тогда проскочит. Допустим, для некоторых любовь сделана с перловки, а масло у человека кончилось. Конечно, тогда человек может подавиться до смерти.
