Клара Семеновна потянула меня под холодный кран и сказала, чтоб я считала в голос: и раз и два и три и четыре и пять и… — пока рука не возьмет и не потухнет. Я считала. Счет помог мне хорошо.
А сейчас мне помогло плохо. Наверно, потому, что мне зажгло не руку, а голову. И считала я сама себе, а не в голос.
Я досчитала до целых шестьдесят. Дальше я уже не могла терпеть.
— Вы, Яков, себя передо мной кем выставляете? Вы думаете, что я должна все ваши выбрыки хвалить? Не буду я!
Я криком кричала. Не хотела, а кричала.
А Яков сказал ровнюсенько-ровнюсенько:
— Будешь.
А потом ровнюсенько тоже:
— Поднос подними.
Я ступила сколько-то шагов вперед и подняла поднос. А потом вроде меня кто закопал в землю. Хочу сдвинуться и не могу. Хочу не смотреть на Якова, а не могу.
Яков как засмеется, аж нога его ненормальная дрыгнулась.
— Ой, Изергиль! Я ж с тобой сделал шутку! Смешно ж? А ты сразу купилася! Купилася?
Конечно, я хотела опять шваркнуть поднос. А, видно, в эту самую секундочку мой счет дошел до нужного, хоть я уже и не считала, и ничего.
А Яков уже подскочил, схватил поднос у меня с рук и поставил на стол.
Яков опять сел и сказал мне:
— Изергиль, посыдь хоч хвылынку.
Я села на табуретку напротив Якова.
У меня в голове было уже не горячее, а холодное.
— Яков, или вы мне сейчас скажете, что я вам ничего не должная, или я пойду и скажу, что вы меня научили говорить неправду.
Яков даже не удивился.
— От это ты, Изергиль, молодец! От это ответ человека человеку! А я тебе такое заявляю. Ты мне не должная. А я тебе — сильно должный. И я этот свой долг торжественно клянуся тебе отдать. Ты ж им токо не подавися.
Я встала, взяла поднос и пошла.
«Токо не подавися». Божжжже! Я ж и не такое глотала.
Получилось, что Яков мне угрожал.
Я подумала, что Яков после моих слов может мне сделать?
Я подумала, что если что, так органы разберутся и правильно накажут.
Потом я подумла, что Яков психбольной.
Я много думала про свое. И почему меня с всех сторон обступило?
Конечно, я ничего хорошего не придумала. От думок стало еще хуже-хуже.
Хоть так смотрела, хоть так, хоть не смотрела…
Я тогда думала, что, допустим, если б меня кто-нибудь полюбил, тогда б в одну секундочку все-все стало б.
Я тогда думала, что никто меня не любит, что мне уже двадцать лет, что для девушки это считается возраст.
Есть такие стихи в песне:
Ты смотри никому не рассказывай,
Что душа лишь тобою полна,
Что тебя я в косыночке газовой
Дожидаюсь порой у окна.
Что тоскую, люблю тебя пламенно
И, страдая, хочу лишь тебя.
Ты молчи, все скрывай, точно каменный,
Точно в сердце твоем нет огня.
Никому не скажи, что я нежная,
Что люблю, что грущу, что твоя,
Что сковало нас счастье безбрежное,
Что до смерти твоя буду я.
Если любишь меня, не отказывай,
Об одном только помни всегда:
Ничего про любовь не рассказывай,
Ничего, никому, никогда.
Я уже давно знала такую песню. И знала музыку, и слова тоже. Мне нравлось, что эта песня смелая. Я была за то, чтоб про любовь говорить все-все слова — до самого-самого конца.
Тогда я в своей жизни до конца еще не любила. Мне хотелось, чтоб мне встретился человек… А человек мне не встретился. На меня многие заглядывались — и хлопцы, и мужчины…
Ой, я всегда не могу, если в сердце нету огня… Я лично за то, чтоб любить до смерти…
Я себе решила, что хватит ждать, что надо биться за свое счастье.
Конечно, я решила, что буду биться за Александра Ивановича.
Норинская ж боролась за свое? И я буду — за свое, потому что у человека должна быть большая цель.
По правде, я себе наметила, что не допущу себя до такого стыда, который у Норинской.
Тогда я хорошо подумала и вспомнила, что любовь до Александра Ивановича зародилась у меня с первой секундочки встречи.
Я думала. Допустим, я сама себя обманывала, что Александр Иванович мне понравился как старший товарищ, от которого я ожидала помощь в своей сиротской жизни.
Я думала. Допустим и такое, что Александр Иванович проявил себя не как мне б хотелось, чтоб Александр Иванович проявил. В день нашей встречи я не знала про нетвердость Александра Ивановича с женщинами. Если б знала, наверно, у меня появилось бы другое отношение. Другое не появилось, получается, я полюбила Александра Ивановича беззаветно.
Я себе решила, что Надежда с Катериной мне ничего не помешают. А я Надежде с Катериной — пожалуйста, обязательно помешаю.
Я думала, что выпутать человека — это ж хорошо, что в ответ на такое человек обязательно отзовется. Тем более мужчина — Александр Иванович. Что надо — раз! — и показать человеку, что уже час отзываться в мою сторону по этой линии. Что Александр Иванович же не знает, что можно…
Потом я подумала, что есть и такое проявление у Александра Ивановича — случай с проверкой меня органами. Это ж Александр Иванович начал, сказал про свою поруку без проверки. А сам…
Потом я подумала, что, когда у меня уронился занавес, как так получилось, что человек с органов у меня ничего не спросил? Конечно, я доподлинно не знаю, может, у всех наших с буфета не спросилось тоже. Хоть, конечно, может, и спросил у всех с всего нашего Дома офицеров. А меня ж не спросил… Так же тоже бывает? Молчок по поручению органов. Если б меня органы попросили молчать, я б молчала тоже.
Потом я подумала, что, наверно, Александр Иванович ждет от меня по этой линии даже первей, чем по линии чувства любви.
Я себе решила, что ничего, что мне такое не обидно тоже.
Получилось, что с этого самого дня я постановила себе жить и делать не в разноброс, а чтоб показать Александру Ивановичу себя по всем линиям дальше и дальше.
У меня была такая наявность и такие решения.
Я работаю в коллективе. В этом коллективе работают люди, которые мне товарищи и которые мне враги. С товарищами я буду товарищ. А с врагами я буду враг.
Мои товарищи: все-все, ккоторые мне не закрывают дорогу.
Мои враги: Катерина, Надежда.
Мои кто? Это Александр Иванович, Фрося, Яков.
Про моих товарищей у меня рассуждения не было.
Про моих двух врагов я рассудила так.
Первое. Они женщины. Второе. Они некрасивые, а я красивая. И я молодая. Допустим, Надежда и Катерина по уму не дурные. Надежда закончила пединститут, Катерина закончила торговый техникум — тоже в Чернигове, на Фрунзе. Кого попало учиться не берут. Это ж надо сначала закончить школу — или десять, или восемь классов. У меня не получилось — жизнь взяла себе свое. Ничего. Я и сама по себе имею голову. Потом — у меня есть впереди грядущее. И я мое грядущее использую.
