Я швырнул зажигалку, машина загорелась. Пламя взметнулось до самого неба, лизало верхушки хлопковых деревьев. Дым поднимался еще выше. Крики жертвы раздирали воздух. Меня вырвало прямо под ноги. Жино с Франсисом поздравляли меня, хлопали по спине. Арман плакал. И продолжал плакать, свернувшись на пыльной земле в позе зародыша, когда все разошлись. Мы остались вдвоем перед обгоревшим остовом. Вокруг было тихо, почти безмятежно. Внизу текла река. Уже смеркалось. Я помог Арману подняться. Пора было домой, в тупик. Перед уходом я пошарил в пыли и пепле. И нашел удостоверение человека, который только что умер. Которого я убил.
30
Дорогая Лора!
Я раздумал быть механиком. Чинить больше нечего, и нечего спасать, и не в чем разбираться.
В Бужумбуре день и ночь идет снег.
Голуби улетают в белесое небо. Уличные мальчишки украшают елки красными, желтыми и зелеными манго. Крестьяне съезжают с холмов на равнину, несутся по широким улицам на санях из бамбука и железной проволоки. Озеро Танганьика превратилось в каток, и бегемоты-альбиносы скользят по нему на своих толстых брюхах.
В Бужумбуре день и ночь идет снег.
Барашки-облака пасутся в синем поле. Казармы-больницы опустели. Тюрьмы-школы посыпаны известью. По радио передают пение редких птиц. Народ под белым флагом устраивает перестрелки снежками на ватных полях. Повсюду смех, с гор сходят сладкие лавины из мороженого.
В Бужумбуре день и ночь идет снег.
Я сижу, прислонившись спиной к надгробию на могиле Альфонса и Пасифика, раскуриваю сигарету на двоих со старой Розали. И слышу, как в стылой земле, на глубине шести футов, они читают любовные стихи женщинам, которых не успели долюбить, и поют дружеские песни товарищам, погибшим в бою. Голубоватый пар идет у меня изо рта и превращается в мириады белых бабочек.
В Бужумбуре день и ночь идет снег.
Пьянчужки из пивной пьют среди бела дня теплое молоко из белых фарфоровых кубков. Бескрайнее небо наполняется звездами, они мигают, точно огни на Таймс-сквер. Мои родители взлетают выше белой гостии-луны в санях, запряженных крокодилами с заиндевевшей шкурой. Когда сани проносятся мимо, Ана посыпает их рисом из мешков гуманитарной помощи.
В Бужумбуре день и ночь идет снег. Я это уже говорил?
Хлопья ласково падают на поверхность вещей, накрывают всю бесконечность, чистейшей белизной пропитывают все на свете, вплоть до наших окостеневших сердец. Нет больше ни рая, ни ада. Завтра умолкнут собаки. Заснут все вулканы. Народ опустит в урны белые пустые бланки. Наши призраки в подвенечных нарядах уйдут вдаль по замерзшим улицам. Мы будем бессмертны.
День и ночь, день и ночь идет снег.
Бужумбура белоснежно чиста.
Габи.
31
Война в Бужумбуре разбушевалась. Количество жертв стало таким значительным, что ситуация в Бурунди попала на первые полосы мировой прессы.
Однажды утром папа нашел труп Протея в канаве, перед домом Франсиса. Его забили камнями. Жино не понимал, почему я плачу, ведь это просто слуга, сказал он. Следы Донасьена потерялись после атаки армии на Каменге. Может, его тоже убили? Или он бежал из страны, как многие и многие — те, что тянутся длинной цепочкой, неся на голове матрас, одной рукой держа узел, другой — детей, как все эти незаметные в людском океане муравьи, ручейками струящиеся в конце нашего двадцатого века вдоль африканских дорог и проселков?
В Бужумбуру прибыл из Парижа министр с двумя самолетами, предназначенными для эвакуации французских подданных. Школа со дня на день должна была закрыться. Папа записал нас в отъезжающие. Где-то далеко, в семи часах лёта от нашего тупика, нас с Аной ждала приемная семья. Незадолго до отъезда я заглянул в наш «фольксваген», взял телескоп и вернул его мадам Экономопулос. Перед тем как проститься, она сбегала в библиотеку и вырвала страницу из какой-то книги. Это было стихотворение. Она хотела переписать его от руки, но времени на переписывание стихов не оставалось. Я должен был уходить. Она сказала, чтобы я сохранил на память о ней эти строчки, которые пойму позже, через несколько лет. А еще мадам Экономопулос дала мне множество советов; и, даже когда тяжелые ворота ее дома захлопнулись у меня за спиной, я все еще слышал ее голос: одевайся тепло, оберегай свой внутренний мир, черпай богатство в книгах, в людях, с которыми тебя сведет судьба, которых ты полюбишь, и не забывай никогда, откуда ты родом…
Обычно, когда откуда-нибудь уезжаешь, успеваешь попрощаться с близкими, с любимыми местами. Я же не просто уезжал из этой страны — я спасался бегством. Бежал без оглядки, оставив за собой открытую настежь дверь. Помню только маленькую папину фигурку — как он машет мне рукой с балкона Бужумбурского аэропорта.
Вот уже много лет я живу в мирной стране, где в каждом городе столько библиотек, что их уже никто не замечает. В стране, напоминающей наш тупик, куда лишь издали долетают отголоски войны и безумного мира.
Но по ночам ко мне возвращается запах улиц моего детства, неспешный послеполуденный покой, уютный шум дождя по железной крыше. Порой во сне я подхожу к нашему большому дому, стоящему у дороги на Румонге. Он ничуть не изменился. Стены, мебель, горшки с цветами — все на своих местах. И в этих снах об исчезнувшей стране я слышу крик павлинов в саду, пение муэдзина где-то вдалеке.
Зимой я с грустью смотрю на облетевший каштан под окном. И представляю себе на его месте пышные тенистые своды манговых деревьев, которые росли в нашем районе. А когда томит бессонница, я достаю из-под кровати деревянный сундучок, открываю его, разглядываю то, что в нем лежит, и меня захлестывают ожившие воспоминания: вот фотографии дяди Альфонса и Пасифика, а вот я на дереве — этот снимок сделал папа когда-то в Новый год, вот черно-белый жук, которого я нашел в парке Кибира, надушенные письма Лоры, избирательные бюллетени 1993 года — мы с Аной подобрали их на траве, — удостоверение личности в пятнах крови… Накручиваю на пальцы мамину косичку и перечитываю стихотворение Жака Румена
[24], которое мадам Экономопулос подарила мне в день отъезда: «Страна, где ты увидел свет, откуда ты родом, чей ты, как говорится, уроженец, — она в твоих глазах, и в коже, и в руках; гривы ее деревьев, плоть земли, кости камней, кровь рек, цвет ее неба, ее вкус, ее мужи и жены — всё в тебе».
Душа моя больна — меня шатает меж двух берегов. Тысячи километров отделяют меня от той жизни. Но не пространственное расстояние, а протекшее время делают путешествие долгим. Там, где я жил, меня окружали родные, друзья и знакомые, окружало тепло. Я вернулся туда же, но никого из тех, кто населял это место, кто давал ему жизнь, форму, плоть, больше нет. И напрасно воспоминания накладываются на то, что видят глаза. Я считал себя изгнанным из этой страны. Но, отправившись по следам прошлого, понял, что изгнан из детства. А это куда больнее.
