— Где хозяин? — спросил человек с автоматом.
— Уехал на север на несколько дней, — ответил Протей.
Все пятеро разглядывали нас. Они были совсем молодые. Были даже знакомые лица. Наверняка мы встречались около киоска.
— Ты, хуту, где живешь? — опять спросил тот, с автоматом, Протея.
— Вот уже месяц — здесь, при доме, — сказал Протей. — Семью безопасности ради отправил в Заир. А сам ночую тут.
Он указал железный сарайчик в саду.
— Нам в районе хуту не нужны, — сказал парень с «калашниковым». — Тебе ясно? Днем можете работать, а ночью отправляйтесь восвояси.
— Я не могу вернуться в свой район, начальник, мой дом сожгли.
— Нечего ныть. Скажи спасибо, что остался жив. Ваш хозяин француз, и он, как все французы, любит хуту. Но здесь не Руанда, они нам не указ. Мы сами все решаем.
Он подошел к Протею и сунул дуло автомата ему в рот.
— Так что к концу недели или ты убираешься отсюда, или мы тобой займемся. А вы скажите своему отцу, что нам в Бурунди не нужны французы. Вы убивали нас в Руанде.
Он плюнул на нас, потом вскинул автомат, кивнул своим спутникам, и все они ушли.
Мы еще долго стояли не шевелясь. Наконец поднялись и сели втроем на ступеньки крыльца. Протей молчал и тупо глядел в пол. Ана опять, как ни в чем не бывало, взялась за рисование. И вдруг спросила, глядя на меня:
— Габи, а почему мама говорила, что это мы убили родню в Руанде?
Я не знал, что ответить сестренке. Как объяснить смерть одних и ненависть других. Может, это и есть война — когда ничего не понимаешь.
Иногда я думал о Лоре, хотел написать ей и каждый раз передумывал. Не знал, что ей сказать, ведь все так перепуталось. Я ждал, когда все более или менее наладится, — вот тогда напишу ей длинное письмо и расскажу обо всем так, как раньше, чтобы она улыбалась. Но пока что страна походила на зомби с языком наружу, бредущего по острым камням. Мы свыклись с мыслью, что можем умереть в любую минуту. Смерть перестала быть чем-то абстрактным и далеким. У нее было самое обыденное лицо. Жить, ясно это сознавая, и при этом сохранять в себе частицу детства было невозможно — с детством покончено.
Операции «мертвый город» в Бужумбуре все учащались. С вечера до рассвета в районе раздавались взрывы. В ночи краснело зарево пожаров, густой черный дым поднимался над холмами. Мы так привыкли к перестрелке и автоматным очередям, что уже и не думали уходить спать в коридор. Лежа в постели, я мог любоваться, как прошивают небо трассирующие пули. В другое время в другом месте я бы их принял за блуждающие звезды.
Больше, чем выстрелы, пугала тишина. В тишине происходят убийства холодным оружием, незваные погромщики врываются в дома бесшумно. Бывало, я трясся от страха, как промокший замерзший щенок. Засел дома безвылазно. Даже в тупик не показывал носа. Только иногда быстро-быстро перебегал через улицу — ходил к мадам Экономопулос за новой книгой. Потом возвращался и снова прятался, как в бункере, в воображаемом мире. Лежа в постели и зарывшись в эти бесконечные истории, я искал другую, не такую ужасающую реальность; книги, мои друзья, вносили свет в черные дни. Я думал, что война когда-нибудь закончится, однажды я оторвусь от книги, вылезу из постели и из своей комнаты и увижу маму: она вернулась и сидит в своем нарядном цветастом платье, положив голову на папино плечо; Ана рисует, как раньше, кирпичные домики с дымом из трубы, фруктовые сады и яркое солнце на каждом листе; приятели, как раньше, зовут меня плавать на банановом плоту по речке Муге, вниз до бирюзового озера, а там до вечера играть и хохотать на берегу, как дети.
Но то были напрасные надежды, реальность опрокидывала мои мечты. Жестокий мир с каждым днем подступал все ближе. С тех пор как мои друзья решили, что нельзя оставаться нейтральными, наш тупик перестал быть желанной тихой гаванью. Люди — те самые приятели и другие, чужие, — все-таки выкурили меня из постельного бункера.
29
Город был мертв. Банды перекрывали улицы. Бурлила ненависть. В Бужумбуре начинался новый черный день. Еще один. Всем было велено сидеть по домам. Взаперти. Ходили слухи, что ярость молодежи тутси, расчертившей город на квадраты, заполыхала с новой силой после того, как где-то внутри страны мятежники хуту сожгли живьем несколько школьников тутси на станции автосервиса. Отряды тутси решили отомстить за это всем хуту, которые посмеют показаться на улице. Папа запасся продуктами на несколько дней. Мы приготовились долгое время отсиживаться. Я сбегал к мадам Экономопулос за новыми книгами. И как-то раз, когда я наливал себе большой бокал кислого молока, перед тем как залечь в постель и поглощать историю за историей, я вдруг услышал, что кто-то скребется в дверь кухни. Это был Жино.
— Что ты тут делаешь? — прошептал я, открыв ему дверь. — Выходить сейчас на улицу — безумие.
— Кончай паниковать, Габи! Пошли скорей, у нас тут кое-что стряслось.
Что именно случилось, Жино не хотел говорить, пришлось мне в темпе обуться. Из гостиной доносился смех — папа с Аной смотрели мультики. Я бесшумно выскользнул из дому и пустился вслед Жино, он бежал во весь дух. Мы мчались напрямик — перемахнули через забор, потом пересекли футбольное поле Международного лицея. Во двор Жино мы пролезли через дырку в ограде, со стороны сада. Я услышал знакомый стрекот отцовской «Оливетти». Мы побежали к воротам, перелезли через них и свернули направо, в конец тупика. На улице ни души. Мы прошли по аллее. Никого. Миновали закрытый киоск. Пивную. Повернули налево, на пустырь. За буйно разросшейся зеленью «фольксваген» был не виден с дороги.
Перед дверями автобуса меня охватило нехорошее предчувствие, что-то подсказывало, что лучше бы вернуться домой, к своим книжкам. Но Жино распахнул дверцы, не оставив мне времени на раздумья.
На пыльном автобусном сиденье лежал Арман в окровавленной одежде. Он весь трясся от плача. Рыдания перемежались воем. Жино насупился и скрипел зубами, глядя на него, ноздри его гневно подрагивали.
— Вчера вечером его отец попал в засаду тут, в тупике. А сегодня умер от ран. Арман только что из больницы. Все кончено.
У меня подкосились ноги, и я еле успел ухватиться за спинку сиденья, чтобы не упасть. Кружилась голова. Жино, сам не свой, вышел из автобуса, сел на старую покрышку, в которой скопилась ржавая вода, и спрятал лицо в ладонях. Я тупо смотрел на рыдающего Армана, на его одежду, перепачканную кровью отца. Отца, которого он почитал и боялся. Какие-то люди пришли и убили его у нас в тупике. В нашей тихой гавани. Последние иллюзии рухнули. Вся страна — смертельная ловушка. Я чувствовал себя обезумевшим зверем посреди лесного пожара. Сорван последний запор. Война вломилась и к нам.
— Кто это сделал?
Арман метнул на меня злобный взгляд:
— Хуту, кто же еще! Они подстроили все заранее. Несколько часов поджидали отца у наших ворот, с корзиной овощей. Прикидывались огородниками из Бугарамы. Зарезали его прямо перед домом и преспокойно, с шуточками, ушли прочь. Я там был и все видел.
