Мы увидели, как прямо перед нами, там, куда еле доставал свет фар, промелькнула тень черного коня.
22
Утром 7 апреля 1994 года в тиши пустого дома раздался телефонный звонок. Папа в ту ночь дома не ночевал. Пришлось мне самому снять трубку.
— Алло?
— Алло?
— Мама, ты?
— Позови отца, Габи.
— Его нет.
— Как это нет?
Мама помолчала. Я слышал, как она дышит.
— Я сейчас приеду.
На участке опять, как в день после переворота, не было ни души. Ни Протея, ни Донасьена, ни даже сторожа. Все испарились. Мама очень скоро приехала на своем мотоцикле. И, не успев еще снять шлем, взбежала по ступенькам на террасу, чтобы поскорее обнять нас с Аной. Все как-то судорожно. Она приготовила на кухне чай, потом пришла в гостиную. Сжимая чашку в ладонях, дула на облачко ароматного пара.
— И часто отец оставляет вас одних?
Я сказал «нет», а Ана в тот же миг сказала «да».
— Когда случился переворот, папы не было дома, — добавила Ана, как будто подводя итог.
— Мерзавец! — возмутилась мама.
Когда папа вернулся и вошел в гостиную, он даже ни с кем не поздоровался. Только, кажется, удивился, что мама тут, сидит на диване.
— Что ты тут делаешь, Ивонна?
— Тебе не стыдно оставлять детей одних на всю ночь?
— А-а… ну-ну! Хочешь поговорить об этом? В самом деле? Не тебе меня упрекать, когда ты сама ушла и бросила семью.
Мама закрыла глаза, опустила голову. Стала всхлипывать, утерла нос рукавом. Папа сурово на нее смотрел, готовый продолжать схватку. Когда она снова посмотрела на нас, глаза у нее были красными от слез.
— Сегодня ночью были убиты президенты Бурунди и Руанды. Самолет, в котором они летели, был сбит над Кигали, — сказала она.
Папа, сраженный, рухнул в кресло.
— Жанна и Пасифик не отвечают. Тетя Эзеби тоже. Мне нужна твоя помощь, Мишель.
В Бужумбуре, несмотря на сообщение об убийстве нового президента, все было спокойно. Папа связался с полицией французского посольства, а мама безуспешно пыталась дозвониться родным в Руанду. Под вечер наконец ответила тетя Эзеби. Папа слушал разговор по громкой связи.
— Ивонна! — кричала тетя Эзеби. — Это ты? Нет, все плохо. Мы слышали, как вчера вечером взорвался самолет. А через несколько минут по радио объявили, что президент погиб, и обвинили в его смерти тутси. Всех хуту призвали взяться за оружие и расправиться с ними. Я сразу поняла: это сигнал к тому, чтобы нас уничтожить. Тут же везде выставили блокпосты. Милиция и национальная гвардия разъезжают по городу, прочесывают все кварталы, врываются в дома тутси и хуту-оппозиционеров, вырезают целые семьи, никого не щадят. Сегодня на рассвете убили наших соседей вместе с детьми, прямо тут, за забором. Господи, это был такой ужас! Мы видели, как они умирают, и ничего не могли сделать. Нам страшно. Мы заперлись в доме, лежим на полу. Вокруг, совсем близко, стреляют из автомата. Что я могу — одна, с четырьмя детьми? Что с нами будет, Ивонна? А мой знакомый в ООН не отвечает. Я теряю надежду…
Голос ее прерывался. Мама старалась ее успокоить:
— Не говори так, Эзеби! Я у Мишеля, мы свяжемся с посольством Франции в Кигали. Не бойся. Я уверена, Пасифик уже едет за вами. Попробуй, если можешь, укрыться в соборе Святого Семейства. Убийцы не трогают церкви, вспомни, когда были погромы в шестьдесят третьем и шестьдесят четвертом, многие так спасались, осквернять храмы они не посмеют.
— Невозможно. Район оцеплен. Я не могу выйти с детьми — это слишком рискованно. Нет, я решила. Мы будем молиться все вместе, а потом я спрячу их на чердаке и пойду искать помощь. Но хочу проститься с тобой прямо сейчас. Так будет лучше. На этот раз у нас мало шансов уцелеть. Они нас слишком ненавидят. Хотят покончить с нами раз и навсегда. Такие разговоры идут уже лет тридцать. И наконец настало время перейти от слов к делу. В них нет ни капли жалости. Можно считать, мы уже похоронены. Мы будем последними тутси. Потом, когда нас не станет, сделайте, умоляю, совсем другую, новую страну. Ну, все, мне пора. Прощай, сестра, прощай! Живите вместо нас… я уношу с собой твою любовь.
Мама повесила трубку. Она стояла помертвевшая, зубы ее стучали, руки тряслись. Папа обнял ее, стараясь успокоить. Но она вырвалась и попросила папу, чтобы он набрал какой-то номер, потом еще один и еще…
Днем и ночью они сменяли друг друга у телефона — всё дозванивались в ООН, в бельгийское, французское посольства.
— Мы эвакуируем только европейцев, — холодно отвечали им.
— И их собак и кошек! — орала мама, вне себя.
Новости, приходившие в следующие часы, дни и недели, о том, что творилось в Руанде, подтверждали предсказания Пасифика. Тутси систематически, методично истреблялись, уничтожались, вырезались по всей стране.
Мама перестала есть. Перестала спать. Я слышал, как она по ночам тихонько вставала с постели и брала телефонную трубку. В тысячный раз набирала номера Жанны и тети Эзеби. А утром я заставал ее спящей на диване в гостиной, трубка лежала у нее под ухом и посылала гудки в пустоту.
Список жертв пополнялся каждый день, Руанда превратилась в огромные охотничьи угодья, где единственной дичью были тутси. Виноватые только в том, что они родились, что они есть на свете. В глазах убийц они вредные насекомые, тараканы, которых надо давить. Мама чувствовала свое бессилие и бесполезность. Несмотря на всю ее решимость и энергию, никого не удавалось спасти. Погибала ее семья, ее народ, а сделать она ничего не могла. Она сходила с ума, забивалась в угол, подальше от нас и от самой себя. Боль подтачивала ее изнутри. Лицо посерело, круги залегли под глазами, морщины прорезали лоб.
Шторы в доме оставались закрытыми наглухо. Мы жили в полумраке. В просторных темных комнатах гулко звучало радио — отчаянные крики, мольбы о помощи, невыносимые страдания чередовались там со спортивными новостями, биржевыми курсами и политической возней, которая управляет всем миром.
События в Руанде, которые нельзя назвать войной, продолжались три месяца. Не помню, что мы делали все это время. Не помню ни школу, ни друзей, ни повседневную жизнь. Мы снова были дома вчетвером, но нас как будто проглотила громадная черная дыра — и нас, и нашу память. С апреля до июля 1994 года мы, сидя в четырех стенах, при телефоне и при радио, переживали на расстоянии творившийся в Руанде геноцид.
Первые известия поступили в начале июня. Бабушке позвонил Пасифик. Он сам был жив. Но ничего не знал об остальных. Зато сказал, что его армия, РПФ, заняла Гитараму и он собирается на неделе поехать к Жанне. Это заронило в нас искру надежды. Мама нашла кое-кого из дальних родственников и знакомых. Они выжили чудом и рассказывали жуткие вещи.
РПФ наступал. Руандийские вооруженные силы и правительство геноцида терпели поражение и в конце концов бежали из столицы. Французская армия провела крупную гуманитарную операцию под названием «Бирюза», чтобы остановить геноцид и навести порядок в части страны. Мама говорила, что это последняя подлость французов, желавших помочь своим союзникам хуту.
