Вася очнулся, вытащил наушники. Что и говорить, музыка была странной. Он не ожидал, что дослушает до конца, и время — такое долгое в начале — так быстро пройдет. Было ощущение какой-то ямы или, наоборот, горы. И разрыва, то есть молчания, пространства. Как это может быть? Но что-то явно произошло в эти сорок с лишним минут. На самом деле минут было больше. И не минут, а часов, дней и ночей, наверное даже — лет. И в то же время минут было много меньше сорока с лишним. Скорее всего, времени не было. Вася потирал нос, пытаясь разобраться в происшедшем…
На улице послышались голоса. Он глянул в окно. Это вернулись с экскурсии Валя и Митрий Алексеевич.
Клацнул ключ в замке. Первой вошла Валя с кроликом на руках. Васе померещилось, что кролик улыбался.
— Фасечка! — воскликнула Валя. — Там такая церковь! Старая-престарая, а под нею могильник!
— Склеп, — подсказал, входя и вешая шляпу на гвоздь, Митрий Алексеевич. — Фамильный склеп.
— Там они все похоронены! И даже буковки все сохранились, кто где, где сам этот барин, а где его женка, сынок, дочка… А когда мы подходили, там три птицы танцевали! Фасечка, зачем ты с нами не пошел?!
— Журавли, — сказал Митрий Алексеевич, оглаживая подбородок, на котором уже темнела и серебрилась крошечная бородка. — Ну что, как, хватило олова?
— Нет, — сказал Вася.
— Да?.. Что же делать?
— Не знаю… если только где тут завалялся старый радиоприемник…
— Только действующий.
— Хм… вот дерьмо-то… зараза… А… например, там, старого радиатора нет?
— Старый радиатор?.. Подожди, а ведь в конюшне валялся.
Они отправились в конюшню. Заодно Митрий Алексеевич выпустил на волю Конкорда. Тот молча махнул хвостом и выбежал на улицу. Из хлама Митрий Алексеевич извлек радиатор и сказал, что, кажется, от «жигуленка».
— Теперь нужна паяльная лампа, — сказал Вася.
Митрий Алексеевич покачал головой и развел руками.
— Увы…
— В печку его не засунешь, — рассуждал Вася. — Если только разломать… Стоп. А консервные-то банки имеются в наличие?
— Банки? Пустые?
— Ну да.
— Я их обычно плавлю в печке, — сказал Митрий Алексеевич. — А что?
— Да они же луженые. Против коррозии. Можно нацедить с помощью батареек олова.
— Ну, тогда придется налечь на консервы, у меня хороший запас, — сказал Митрий Алексеевич.
Они вернулись в башню. Валя, конечно, стояла возле сетки и что-то говорила примолкнувшим птицам.
— Да, ну и что, как тебе соната Чарльза, слушал? — спросил Митрий Алексеевич, увидев плеер.
Вася кивнул.
— Ну, не Джон Леннон, — ответил он. — Но… лучше.
Митрий Алексеевич поднял брови.
— Вот как?
— Скучнее он, это точно. И слушать тяжело как-то… зараза, — отвечал Вася, почесываясь. — А в итоге — лучше, хых, хы-хы, хы-хы-ы-ы-ы…
— Ху-уугу! — воскликнула Валя. — Так вот и на службе, Фасечка. Стоять — страсть как долго, а как выстоял — ох, легко и радостно, будто крылья выросли.
— Особенно эта флейта. Мне «Моби Дик» вспомнился, ну, там во второй или какой?… части… — говорил Вася.
— Генри Торо играл на флейте. Выстроил хижину на озере, ловил рыбу, читал «Илиаду», которую у него спер прохожий солдат, и иногда играл на флейте.
— Мне и мерещилась лодка, что ли… А еще… Тут, когда вы вот ушли, к окну подходил кто-то.
— Ну, может, какой охотник, птица-то летит. Или так кто-то… Хотя здесь только летом народ и бывает, едут специально и по реке плывут туристы. Многие хотят увидеть имение Кургузова, поискать сундучок Гаврилы Журавеля.
— И эта ваша… Zaragoza распелась, — сказал Вася, глубоко синея глазами. — Такое впечатление, что как его увидела, так и запела… Тут и остальные подключились. Они всех так привечают?
— Мм… нет, — ответил Митрий Алексеевич, мгновенно как-то впадая в меланхолию, устремляя взгляд куда-то мимо всех и всего.
— Ой, Фасечка, — проговорила Валя, — я ж бы померла со страху.
— Не пора ли готовить обед?.. С консервами? Протопим печку, а то в башне прохладно уже.
— Это… — пробормотал Вася, — Митрий Алексеевич… Тут у нас имеется счет в банке…
И он достал банку из-под кофе, попытался открыть пальцами, но крышка сидела плотно, и тогда он подцепил ее отверткой и достал мобильник и деньги, завернутые в целлофан.
Митрий Алексеевич усмехнулся и велел закрыть счет в банке.
— Молодец, дядечка, — одобрила Валя, лучисто глядя на него. — Так и в учении, мол, кто приветил калик перехожих, тот самого Христоса приветил.
Вскоре в печи изразцовой гудело пламя, по башне распространялся запах дыма и уже ощутимо веяло теплом. Митрий Алексеевич достал настоящий чугунок, налил туда воды, положил очищенной картошки и поставил на электрическую плитку.
— А зачем в чугунке? — спросил Вася.
— Потом чугунок поставлю прямо в печь, и будет картошка по-царски. Со шпротами. Огонь живой никакое электричество не заменит.
— Ху-уугу! — подтвердила Валя.
Еще через полчаса Митрий Алексеевич и в самом деле взял чугунок ухватом, открыл железную дверцу и поставил с краю его, золотистое пламя кинулось лизать черный бок.
— Пойду пока козам корм задам, — сказал он и вышел.
— Фасечка, — сказала Валя, — дядечка Митрий какой добрый, правда жа?
— Ну да, — откликнулся он.
— Только знаешь… я его боюся.
Вася посмотрел на нее.
— Чего его бояться?
Валя навела на Васю свои карие глаза.
— Фасечка, вот когда мы тех журавликов-то встретили и они побегли да взлетели… Он, Митрий, вскричал… знаешь чиво?
— Ну?
— Ой, Фасечка, страсти… Не знаю прям, как и вымолвить.
— Да ладно тебе, говори уже.
— Он, Фасечка так и крикнул в полный голос… крикнул: «Аллах амбар!»
— Хых-хы-хы… — засмеялся Вася. — Круто!
— Я чуть… чуть не обоссалась со страху, — призналась Валя.
— Хых-хы-хы, — смеялся Вася.
— Не, но как жа? А? Он жа крест поставил? И вдруг как гаркнет: «Аллах, говорит, амбар!..» Я аж присела. Чиво это? Церковь, что ль, амбар Аллаха? Или чиво?
— Аллах акбар, вот как, — сказал Вася. — Это всем детям уже известно, что означает: Аллах велик. Ну бог. Только на их языке.
— Фасечка! Ты чиво?
— Что? Ну включи свое семьдесят второе воображение.
— Фасечка! — Валя потянулась к нему, норовя ладонью прикрыть ему рот. — Не говори, не надо.
