— Да, он молчун… Не знаю, в чем дело. Можно подумать, что он был чем-то сильно удивлен… Наверное, пропал на охоте. И прибился ко мне. А насчет турбин… — Митрий улыбнулся, допил молоко и утер губы. — Назван он не в честь самолета… Но я думал, тут все понятно. Это же город, штат Массачусетс, родина Торо. Да и еще там жили Эмерсон, Готорн…
— Не знаком, — отозвался Вася.
— Ну, насчет Торо… это странно, наверное, — сказал Митрий. — У него есть совершенно анархистская по духу вещь, «О гражданском неповиновении». Неужели не читал?
Вася мотнул головой, снова колдуя над компьютером.
— Ах да, ты что-то говорил насчет его веры… Но ведь Толстого-то ты все же принимаешь? А Толстой способствовал как раз переводу «О гражданском неповиновении» на русский и изданию в Англии.
— Раз Толстой не верит в воскресение мертвых, значит, он атеист, — заметил Вася. — То ли атеист, то ли… А можно посветить?
— Да, конечно.
Митрий принес лампу, нашел удлинитель, щелкнул выключателем, светя в нутро компьютера. Вася согнулся над чревом с проводками, деталями.
— Все-таки рекомендую обратить внимание… Ну, например, он там в самом начале дает емкую программу развития гражданского общества… Говорит, что хорошее правительство — то, что правит как можно меньше. А лучшее — то, что не правит вовсе.
Вася быстро взглянул на него, ярко синея глазами в свете лампы.
— Да? Он так говорил?
— Именно.
— Круто, — одобрил Вася.
— …И предлагает свою мирную революцию, — продолжал Митрий. — Не платить налоги, а если ты на службе государственной, так просто не служить, и все.
— А с церковью что?
— Церковный налог он прекратил уже платить и не ходил туда.
— Молодец, — похвалил Вася.
— Ох, а я-то уж так соскучилася, — подала голос Валя. — По запаху-то ладанному ладному, вкусному. По свечечкам. По Одихитрии. По солнышку…
— Да вон тебе солнце, — ответил Вася, указывая отверткой на окно.
Валя покачала головой.
— Не-а, Фасечка. То солнышко по-другому светит… сквозь стеклышки в вышине, а вечером так через крест разноцветный над входом… ай, как красиво, все разноцветное… в воздухе… на плитах. И кадят отцы. Все так хорошо, так сладко. Поют… и я начинаю петь потихонечку, пританцовывать… Ну, бывает, шикнут, дернут… Отойду в самый укромный уголок за Казанскую и там стою, пока никого рядом… И они мне что-то всё отвечают.
— Кто?
— Старички и старушки вот древлие, Фасечка.
— Хых! Хы-хы-хы… Вы не обращайте внимания, Дмитрий Алексеевич. Семьдесят второе воображение у нее включилось.
— А чиво ты, Фасечка?
— Ну и чего они тебе говорят?
— Как?.. Ничего, — ответила Валя, разводя руками. — Я их сны начинаю видеть. Вот как в солнечный луч попадет если… так и вижу.
— Да что? — потребовал точности Вася.
Валя потупилась и ничего не говорила.
— Не придумала еще?
Валя молчала, улыбалась, не разжимая губ.
— В церковь-то сходить можно, — вдруг сказал Митрий. — Тут недалеко.
Валя вскинула голову.
— Как?! Правда, дядечка?
— Да. Антон Федорович и церковь тут построил, довольно оригинальную, с колоннами, склепом в подполе.
— Кто же туда ходит? — удивился Вася.
— Да кто, птицы залетают… Вот и мы можем пойти.
— Только без меня! — воскликнул Вася.
— Что так?
— Да боюсь… начнется несварение, хых, хы-хы-хы… — Вася утерся рукавом, весело глядя на Митрия и на Валю.
— Ой, дядечка, пойдем-пойдем-пойдем, — стала канючить Валя.
— Хорошо, — согласился Митрий, вставая. — Кстати, а можно минут за сорок получить представление и о Конкорде, и о Торо.
— Как?
— Да вот плейер, если, конечно, не разрядился, наушники. А там «Конкорд соната» Айвза. Как раз посвящена и Торо, и Эмерсону, и Готорну… Они там, так сказать, собственной персоной, представлены музыкально. Первый — философ Эмерсон, второй — писатель Готорн. Потом отец и дочь Олкотты. И, наконец, Торо. Четыре части.
— Это классика? Классическая музыка?
— Фортепианная.
— О, нет, я пас… не люблю это замогильное дерьмо…
Митрий поскучнел и бесцветно поинтересовался, что же он любит — Киркорова, Баскова?
— Раннего Егора Летова, Гребня, Джона Леннона…
— Гребень — это тот, который блеет?
— Это у него такой прикол.
— Да нет, я без критики. Как-то услышал, и мне даже понравилось, как бекас. Но… он же не атеист? Вон, про серебро Господа и пел. Или тоже такой прикол?
— Хоп! — вдруг согласился Вася. — Давайте Торо за сорок минут. А еще нет ли паяльника с оловом?
— Увы… — ответил Митрий и развел руками.
— Ну а… скрепка, зажигалка, старая лампочка?.. Да, и пассатижи?
— Скрепка… в смысле?
— Не духовно-патриотическая, — ответил Вася.
— Да, сейчас многие обычные слова звучат как-то странно, — согласился Митрий.
— Как ругательства, — подтвердил Вася. — Дерьмо, зараза, проклятье, скрепка, хых, хы-хы-хы… А ведь ясно, что за скрепки у Морозки. Заморозки! Да подвинчиванье гаек. Скрепками он и будет знаменит. Мне нужна канцелярская. Хотя и от духовно-патриотических канцелярщиной разит?! Хых, хы-хы-хы…
Митрий нашел плоскогубцы, отдал зажигалку, долго искал канцелярскую скрепку, пока не обнаружил одну на каком-то документе в папке.
— А старых лампочек нет, я их выбрасываю, — сказал он. — Зачем они вообще-то?
Вася ответил, что на каждой лампочке есть немного олова, на цоколе, где контакты. Тогда Митрий дал ему сразу три новые лампочки. Еще Вася попросил несколько таблеток аспирина — вместо канифоли; аспирин был сразу найден.
Потом Митрий порылся в шкафчике и нашел пыльный плеер с наушниками. Плеер разрядился. Подключив зарядное устройство к розетке, он пошел к выходу, стащил с гвоздя свою фетровую шляпу.
— А далеко церковь? — спросил Вася. — Может, лучше закрыть меня на замок?.. Вдруг припрется кто… Хотя снаряд и не прилетает в одну воронку дважды, хых, хы-хы…
Митрий согласился повесить замок. Валя хотела взять Бернарда. Митрий сказал, что тогда придется запирать Конкорда. Вообще эти шти-хель-хаары очень своенравны. Валя ответила, что Бернарду, конечно, тоже хочется посмотреть храм. Она взяла кролика и спросила его об этом прямо:
— Ну тебе ведь интересно жа, да, да? Шустик?
— Что-то новенькое, — пробормотал Вася.
