— Хых! Вон птица…
Валя и Птицелов тоже посмотрели в солнечное синее небо.
— Бинокль забыл, — проговорил Птицелов.
— Крласный? — спросил Вася. — Высматривает Конкорда?.. Хых, хы-хы-хы-ха-ха… Или собрлата Бернарда?..
— Похоже, что он.
— Всюду эти большевики, хых-хы-хы-хаха-ха-ха, хаха, — засмеялся Вася.
В это время зазвенели как бы колокола, нанесло откуда-то отдаленный перезвон. Но это были позывные мобильника у Птицелова. Он достал его, поговорил, отворачиваясь, отключился. Вася настороженно глядел на него.
— Дядечка, — сказала Валя, — а нам ты дашь зарядиться?
Птицелов взглянул на нее.
— Вот, мобиблу, — объяснила она, произнося это слово по-своему.
— Да, конечно. Свет здесь есть благодаря выступлениям «Радио Хлебникова». Докричались до власти.
— Ху-уугу! — воскликнула Валя. — И Фасечка снова будет фоткать свои сны.
Птицелов посмотрел на хмурого Васю.
— То есть?
— А может, и мои, и ваши! — сообщила Валя.
Вася отмахнулся.
Они пришли в башню. Птицелов включил плитку и поставил на нее чайник, посетовав, что электрический чайник перегорел, а новый он никак не купит. Валя взяла на руки Бернарда, понянчила его, а потом прильнула к сетке, разглядывая птиц и спрашивая о каждой. Птицелов дал Васе мазь и бинт, чтобы перевязать обожженную и стертую в кровь ладонь. Но глядя, как неумело это делает Валя, сам взялся за перевязку. У него это получалось так ловко, что Валя залюбовалась и спросила, не в больнице ли дядечка Митрий работал. Он неожиданно ответил, что Валя угадала, был он врачом, да, был… до одного дня… Наконец чай заварился и настоялся. Птицелов высыпал в тарелку сушки с маком, в другое блюдце простой кусковой сахар, и они приступили к чаепитию.
— А знаете, — сказал Птицелов, прихлебывая чай, — ведь, по сути… по сути, если рассуждать, ничто так убедительно и зримо не свидетельствует о нашем двоемирии, как сны. Генри Торо говорил, что наши мысли о себе и определяют нашу судьбу. Тут бы можно еще добавить, пожалуй, и сны.
— Мне это нравится, — сказал Вася. — Одобряю, хотя и не читал.
— Вообще сны… наверное, можно считать… метафорами дня.
— Бабочками, — вдруг вставила Валя, взглядывая очень ясно над ароматным дымком стакана на Птицелова.
Птицелов энергично кивнул.
— Да, есть же ночные бабочки… Хотя, надо признаться, сны редко бывают легкокрылыми… Чаще это и не бабочки никакие, а скорее гусеницы… железные…
— Танки! — выпалила Валя.
Вася засмеялся.
— …Или Бэ-эМ-Пэ, — откликнулся Птицелов, меланхолично помешивая ложкой в железнодорожном стакане.
— А? — спросила Валя.
— Машины такие на гусеничном ходу, — объяснил Птицелов.
— Боевая машина пехоты, — сообразил Вася.
— Именно, — сказал Птицелов, но тут же как будто очнулся. — Но ты, кажется, не… служил? Я угадал?
— Да, — ответил Вася, выпрямляясь и сине глядя как будто сверху на Птицелова.
— А я служил… служил… — забормотал сбивчиво Птицелов, безостановочно мешая, мешая чай в стакане.
— Тебе, дядечка, это и снилось? — спросила Валя.
Он посмотрел на нее, как бы не понимая, потянулся к подоконнику и взял футляр, достал круглые очки и надел их.
— К вечеру у меня падает зрение, — проговорил он, глядя сквозь стекла на Валю, потом на Васю.
Его серые глаза стали больше, зрачки как-то глубже.
— Класс! — одобрил Вася. — Как у Джона Леннона или Летова. Анархистские.
— Ну, битл был обычным буржуа, — заметил Птицелов.
— Это как посмотреть, — возразил Вася. — Битл переложил на стихи и музыку нашего Толстого.
Птицелов поднял брови.
— Да. — Вася оглянулся на монитор на столике перед другим окном. — Есть подключение к интернету?
— Этот чайник тоже перегорел, — откликнулся Птицелов.
— Я могу посмотреть, — предложил Вася.
— Да?
— Да, дядечка, знаешь, как он тетеньке Татьяне телевизор починил?! Ух! — сообщила Валя.
— Не буду возражать, — отозвался Птицелов. — А пока без инета нельзя?
— Мм?
— Ну, про Леннона и Толстого?
Вася потер нос.
— Как сказать… Корлоче, есть «В чем моя вера?» Его вера, хых-хы-хы-ха-ха… Не моя. Толстого. А я вообще человек без веры… И там он то и дело повторяет в одном месте, мол, представьте… Ну и вот. Представьте, что, там, месть — самое отвратное, что может быть в человеке. Мститель — как животное. А настоящая радость — радость без насилия. А высшая радость у того, кто не копит, а отдает, ну, там, труд, умение… А разумная воля — типа, кладезь. И потому нельзя отдавать ее в присяге разным чинушам с грязными ушами.
— А с чистыми? — спросила Валя.
— Хых-хы-хы! У чинуш уши всегда грязные, ибо они плохо слышат глас народный. И там дальше в таком же духе. Он представляет, что убийства не восхваляются, то бишь войны, а наоборот, там, внушается, что эти все дипломаты, вояки, ну все, кому выгодна война, — что всех их презирают. И всем ясно, мол, что государства, границы — дикое невежество. И представьте, что все врубились насчет убийства на войне чужих, незнакомых людей: мол, это просто людоедство. Он поет, что представил себе, что все врубились в эти вещи, и, мол, что бы тогда было?
— Это Леннон? — спросил Птицелов, сверкнув очками.
Вася уставился на него.
— Хых-хы-ха-ха-ха-иии-иии… Нет! Это пел наш Лев!
— Лев? — переспросила Валя, широко раскрывая глаза.
— Лев, да не тот, Вальчонок, что ты подумала, другой… Хотя, кто его знает… — Вася почесал за ухом.
— А Леннон спел «Имеджин»? — догадался Птицелов.
— Ага, — ответил, озаряясь щербатой улыбкой Вася. — И все о том же… Вальчонок, а его песенок нет в твоем волшебном музыкальном коробе? Ну, не поешь ты Леннона?
— Хто это, Фася?
— Хорошо, гуд, — сказал Вася. — Тогда я спою сам. Так и быть…
Он откашлялся и тут же тихо запел, постукивая ложечкой о ручку подстаканника:
— Представь, что нет рая, / Попробуй, это легко, / Под нами нету ада, / Над нами только небо. / Представь, что все люди / Живут одним днем… — И вдруг он перешел на английский: — Imagine there’s no countries, / It isn’t hard to do / Nothing to kill or die for / And no religion too / Imagine all the people / Living life in peace…
— Фасечка! — воскликнула потрясенная Валя.
— Перевожу, — отозвался Вася. — Представь, что стран тоже нет, / Это легко представить, / Ни к чему убивать или умирать за кого-то, / Религий не существует. / Представь, что все люди / Живут в мире… — Он снова откашлялся и запел по-английски: — You may say I’m a dreamer, / But I’m not the only one / I hope some day you’ll join us / And the world will be as one…
