Кролик сразу навострил уши, задвигал усами — да и взялся за корку, придерживая передними лапами. Валя улыбнулась. Вася и ей протянул кусок хлеба. И тут она не удержалась и, прячась от Птицелова, повернулась лицом к носу лодки и принялась тоже уплетать. Такого хлеба ей в жизни не доводилось есть.
Лодка шла и шла вниз по течению, пока слева не появилась на взгорке роща, корявая, коричневая, сквозь которую сквозило какое-то жилье.
— Там гнездо! — крикнул Вася.
Но вдруг этот корявый древесный взгорок стал отдаляться. Как в фантастическом фильме. Пространство будто двинулось назад. А потом снова гнездо стало приближаться. Река петляла, и в этом месте талые воды не могли спрямить ее русла, как в других местах.
Наконец лодка ткнулась в берег.
— Причальчик мой утонул пока, — объяснил Птицелов, заглушая мотор.
Они сошли на берег, подтянули повыше лодку. Валя держала кролика. А сверху уже бежал пегий пес с вислыми ушами и маленькой бороденкой. Он не лаял, весело глядел разными глазами — и уже узрел кролика. Его уши сразу приподнялись, глаза загорелись. Но лая так и не раздалось. Пес кинулся прямо к Вале. Она взвизгнула.
— Конкорд! — грозно крикнул Птицелов.
Пес глянул на хозяина.
А Вася принялся смеяться в своей манере.
— Ну, прлоклятье!.. два сапога пара… Бернард да Конкорд! Хых-хы-хы-хы…
Птицелов улыбнулся меланхолично.
— Действительно, — проговорил он. — Некоторые имена подходят друг другу…
Из-под шляпы он посмотрел на Валю. Она перехватила его взгляд, дернула плечами.
— Лодку-то нельзя оставлять, — напомнил Вася.
— А, да, — откликнулся Птицелов. — Это правда, хотя ничего подобного раньше и не случалось… Может, ты останешься здесь, а я отведу гостью?
— Но зачем оставлять на воде лодку? — спросил Вася. — Вальчонка мы нашли.
Птицелов сдвинул шляпу на затылок, открывая широкий лоб в морщинах.
— Но мы еще не восстановили справедливость, которую ты, как я успел заметить, весьма почитаешь, нет?
— Да я лишь следую велениям Прудоновым да Такеровым, — ответил Вася.
— Про Прудона я слыхал, — отозвался Птицелов. — А второй — это кто?
— Биньямин Такер, крутой чувак из Массачусетса, издавал анархистскую газету «Либерти».
— Давно?
— В позапрошлом веке.
Птицелов полез в боковой карман замшевой затертой и замасленной на рукавах куртки, достал мешочек малинового цвета, потом небольшую трубочку. Мешочек был кисетом. Он набил трубку табаком, щелкнул железной большой зажигалкой и присосал огонек ее к чашечке с табаком, пустил клуб душистого дыма.
— Мм, как интересно, а я и не знал… И вообще не думал, что узнаю об этом здесь, на реке.
После затяжек его глаза стали ярче. Это были глаза какой-то странной птицы, серые, с черными точками. А может, и не птицы, а какого-то животного. Волка?
— Так… о чем мы начали беседу?
Вася пожал плечами.
— Плыть или не плыть.
— Ну да!.. Так вот…
Вася отрицательно покачал головой.
— Не плыть, проклятье.
Птицелов посмотрел на Валю и затянулся, пустил клуб.
— В смысле? Ты хочешь оставить все как есть? И того парня безнаказанным?
— Да, — ответил Вася.
— Но почему? — спросил Птицелов.
— Я непротивленец, — сказал Вася.
Птицелов поднял брови.
— Что? Кто?
Вася повторил. Птицелов фыркнул.
— Впервые вижу живого… Но ты же, как я успел понять, анархистского, так сказать, толка парень?
Вася кивнул.
— А разве анархия — это не революция?
— Нет, — сказал Вася. — В моем случае, по крайней мере.
— Короче, — ответил Птицелов, тыча дымящимся чубуком в речную даль, — ты отказываешься преследовать громилу?
Вася кивнул.
— И… отказываешься возвращать свое имущество?
Вася кивнул.
— Но… как же ты… вы будете без лодки?
— Мы пойдем пехом, — сказал беспечно Вася.
— Как любил ходить Сковорода? — вдруг уточнил Птицелов.
— Мамочки, — подумала, а на самом деле проговорила вслух Валя.
Они посмотрели на нее.
— Хыххы-хы! — засмеялся Вася. — На Великой Русской равнине даже утюги поют — вон, славу президенту и всей шайке-лейке, соловьями заливаются, соловьевыми. Подумаешь — перемещение в пространстве сковород.
— Нет, такой был один, — возразил Птицелов.
— Я что-то слышал, — пробормотал Вася.
— Великий хохол, знатный пешеход. Фамилия такая: Сковорода, — объяснил Птицелов.
— Фамилиё-о? — переспросила Валя.
— Ага. Звали его Григорием. У него были флейта и любимая книжка, которую он всегда клал под голову. Он ее звал еврейской невестой.
Валя и Вася глядели на Птицелова с дымящейся трубкой. Кажется, оба понимали, что начинаются какие-то новые километры пути-дороги, какой-то новый поворот в этом беге, похожем то ли на сон, то ли на сказку, то ли на поэму, написанную на технической бумаге…
— Что за книга? — спросил Вася.
— Библия, — ответил Птицелов.
Вася поморщился.
— Это пахнет тюрьмой.
— Что? Библия? — спросил Птицелов.
— Ну да, — откликнулся Вася.
— Хм, почему?
— Не знаю, — сказал Вася. — Просто всегда в тюрьму приносят, там, библию эту, ну, попы, когда приходят… перед казнью… Почему-то такая у меня картинка застряла.
— Это Репин, наверное? «Отказ от причастия»? — предположил Птицелов.
— Ага, — согласился Вася. — На ней клялись цари и расстреливали мирные демонстрации, да и вон и президенты, хоть бы Трумэн — и шкуру спустил с японцев пузырями. А все эти хреновые крестовые походы, сжигание ведьм… дерьмо, зараза, проклятье.
— Фасечка, там вся правда, — проговорила Валя.
— Да ты же ее не читала, — сказал Вася. — Если ты вообще умеешь читать.
— Умею, — ответила Валя.
— Хорошо, идем ко мне, — сказал Птицелов. — А за лодкой приедем.
Они поднялись на холм. К дому вела дубовая аллея.
— Ух ты! — восхищалась Валя, озирая раскидистые морщинистые дубы.
— Когда-то здесь коннозаводчик Кургузов жил, — говорил Птицелов. — Какое же имение без аллеи?
Пройдя среди дубов, они оказались перед старым двухэтажным зданием из темно-красного, почернелого кирпича с окнами, кое-где застекленными, кое-где затянутыми пленкой или вообще забитыми досками, с обрушившимися углами, но с хорошей железной крышей.
