Валя приблизилась к Татьяне Архиповне и, опустившись на колени, взяла ее руку, стала тереть все еще зачерненные подушечки пальцев.
Вася пошевелился, глянул на часы. Все происходящее ему вмиг почудилось самым настоящим сном. Он хотел просто повернуться и, ни слова не говоря, уйти. Все это было выше его понимания. И он окончательно убедился в правильности своего выбора — прочь, подальше, как можно дальше от этой страны снов в березовом тереме. Но все-таки он сказал Татьяне Архиповне, что Валя захотела остаться в этой деревне и пожить. Он отговаривал ее, но все бесполезно. Она такой человек… своеобразный. Ей хочется помочь Татьяне Архиповне. Но возможно ли это в такой ситуации? Может, Татьяна Архиповна ей все объяснит?
Татьяна Архиповна улыбнулась. И снова на ее лице засветились прежние зеленоватые глаза.
— Со мной? Остаться?
— Да, тетенька! — воскликнула Валя. — Я же в такой деревне когда-то и сама жила, ху-гу! Я буду за вами ходить, цыплят разведем, поросенка возьмем. Полы буду мыть, стирать, все делать. И Одигитрию вышьем. Я знаю, я видела какую. Ослепительную!
Татьяна Архиповна вдруг засмеялась и закрыла лицо руками, как будто и сама увидела нечто ослепительное. Вася снова подумал, что руки у нее красивые.
— Но… как же Бобров? — спросила она, отнимая ладони от лица. — Он ведь тут ходит. Я теперь под судом. И дом под судом. Возьмут еще и посадят?
— На это вряд ли пойдут, — вынужден был сказать Вася. — Хотя от этой абсурдной полицейской системы всего можно ожидать.
— Ох, и не знаю, — сказала Татьяна Архиповна. — Как бы вам не навредить. А мне-то уже, как говорится, и терять нечего… Но ведь они потребуют прописку? Первый Бобров и потребует. Снова, скажет, фиктивная?
Васе не с руки было здесь убеждать эту женщину, но он все-таки поделился своими познаниями:
— Вальчонку прописка и не нужна. А вообще, статья двадцать седьмая Конституции есть, там прописана гарантия каждому человеку, который законно находится на российской территории, права свободного передвижения, а также места жительства.
Татьяна Архиповна тряхнула соломенными волосами.
— Да! Я же и говорю: это мой дом, мой. И земля моя. Шестнадцать соток. Сад. Кого хочу, того и пущу.
— Тетенька, меня! — попросилась Валя.
— Да с радостью, моя хорошая. Только… как же твой спутник? И ваш поход к родственнику в Елисейские Поля?
Валя поцеловала руку Татьяне Архиповне.
— Ой, да ну, что ты?! — воскликнула та, смеясь.
Вася вздохнул.
— Ну, я не знаю. Так вот вдрлуг все получилось. Пусть попрлобует, если вы не возражаете. А я что… Один прлодолжу плавание.
Валя вскочила и обняла Васю, расцеловала.
— Фасечка! Фасечка! Ты же еще приедешь, да?
— Хых, ну если из Елисейских Полей отпустят.
На некоторое время стало тихо, только часы тикали.
— Да, — сказал Вася. — Я тогда и потопаю. Спасибо вам, Татьяна Архиповна.
Татьяна Архиповна перекрестила его, Вася было дернулся, но замер. Кивнул и вышел. Валя за ним. Он надел полупальто высохшее, шапку. Посмотрел на Валю. Та молча стояла рядом.
— Так. Послушай, эта женщина живет бедно. А тут лишний рот… — И Вася полез в боковой карман.
Его лицо изменилось. Он сунул руку в другой карман, все карманы обшарил.
— Чиво такое, Фасечка?
— Оба-на! — воскликнул Вася. — Сюрприз. Деньги-то я в рюкзаке оставил. Точно. В жестянке из-под кофе.
— Ну и ладно, Фасечка. Я привычная, я так.
— Привычная. Да ты видела, — он снизил голос, — в какой бедности Татьяна Архиповна?
— Ну и чиво? Схожу куда, попрошу.
— Да уж пока лучше не красоваться тебе. Что же — сразу нахлебницей? Нет, Вальчонок. Если уж ты желаешь этой женщине добра, то надо по-другому. Деньги-то еще есть. И продуктов возьмешь. Все поделим. Кроме лодки.
— Ой, Фасечка, Мюсляй бы все хапнул, да и ладно, а ты думаешь, кручинишься.
— Вот именно, — сказал Вася. — Я же не Мюсляй. Справедливость — краеугольный камень нашего учения. У Толстого, правда, любовь… Но до такого понимания я еще не дорос. А вот справедливость понимаю и принимаю. Поэтому надо все разделить по справедливости.
— Но как, Фасечка?
— Возьми какой-нибудь мешок у Татьяны Архиповны и пойдем со мной.
Валя еще колебалась.
— Ну, ты хочешь порадовать Татьяну Архиповну? — спросил Вася.
— Да, Фасечка! Очень!
— Тогда иди и скажи ей, что тебе надо отлучиться, забрать деньги, продукты. Давай же, Вальчонок. Если так все получилось, то и надо доводить до конца. Да и мобильник тебе верну. Я все ценное в ту банку закатал, чтоб в случае оверкиля не помокло.
И Валя пошла и сказала Татьяне Архиповне, что отправится к реке за продуктами и деньгами. Где бы ей взять мешок? Татьяна Архиповна указала.
Но Валя выглядела опечаленной. Она вертела в руках мешок.
— Пошли, — сказал Вася.
Валя вздохнула.
— Что? — спросил Вася.
— Ох, Фасечка, тетенька так на меня поглядела… ну так поглядела…
— Да и что? — нетерпеливо спросил Вася.
— А то, что у нее, как у Мартыновны, прозрение в глазах. Далеко и много видит. И видит… видит, Фасечка, что…
— Ну?
— …что я к ней и не вернуся. Как вот пойду — так и уйду с тобой. Слышь, Фасечка? А? В глазах у нее то видно. Ну прости меня. Не пойду я с тобой. Оставь все себе. И мобиблу. Тебе-то нужнее… когда еще доберешься до этих… Полей…
По щекам Вали покатились слезы. Вася окончательно посерел лицом и сник. По правде, речи его о справедливости хоть честными были, но не без тайной надежды. Почему-то ему не хотелось делить по справедливости эту странную спутницу ни с кем, даже с такой светлой женщиной, как Татьяна Архиповна. Он и сам удивлялся. Пытался найти объяснения…
— Да, — пробормотал он, краснея, — а я думал, что рано или поздно узнаю про семьдесят второе воображение.
— А? — выдохнула Валя, поднимая на него глаза в мокрых ресницах. — Это, Фасечка, не воображение…
— А что?
— Ну… лестница.
— Лестница?..
В это время с улицы послышался бархатный рокот мотора, лай собак. Мимо проезжала машина. Вася бросил взгляд правее Валиного лица — и увидел в окне красный обшарпанный джип… Джип! Он отстранил Валю и прильнул к окну. Джип! Двухместный, с кузовом. Вася оглянулся на Валю.
— Эдик с Борисом Юрьевичем!
Валя побелела.
— Ф-ф-ф… — пыталась она произнести имя Васи и не могла.
