Но и здесь произошла путаница. Это все-таки был сон не Вали, а как раз уснувшего потного всклокоченного Васи.
Что же снилось Вале?
Развилка на реке. На барже везут труп. Баржа сворачивает в левый рукав. Матросы советуются, как им избавиться от трупа. Но это же не труп, нет! Это я! Приходит врач. Смотрит. Листает книгу с картинками, там какие-то китайские цветы, деревья, монахи, горы, птички. И у самого врача уже китайское лицо, немного обезьянье. Тю-тю-тю-ю. Как-то так говорит он. Тю-тю-тю-ю. Смешной. Матрос паренек переводит. Врач предлагает… предлагает… прививку? Ой, нет! Нет! Боюся как огня!.. Тю-тю-тю-ю… Тю-тю-тю-ю… Чиво? Да не прививку, дура, говорит морячок, а уже на нем ряса затрюханная, шапчонка, бороденка, не матрос, а дьячок, что ли. Перевод его такой: прививку тысячелетней смородины, вот. Хых-хы-хых… Согласие мое получено. Приступает. Начинается: прокалывает брови иглой с черной нитью, лоб, вдевает в ушко игольное ростки смородинные, снова шьет по нити уже, капельки крови скатываются, а совсем и не больно.
Так до самого утра сны эти и перелетали по дому, сталкиваясь иногда. И сны другие, смутные, безвидные, тревожные.
Проснувшись от грохота
…Проснувшись от грохота и голосов, Вася сразу вспомнил, что забыл запереть дверь на засов. Или последней была Валя? Он обернулся к ней. Валя лежала, прикладывая палец к губам. Вася утер испарину.
— Гражданка Терехова! Татьяна Архиповна! Мы к вам! Просыпайтесь уже, просыпайтесь. Участковый Бобров, капитан Герасименко и сотрудница Павлова… Давайте, давайте, уже день на дворе, а вы еще, так сказать, седьмой сон видите. Мы здесь ждем в кухне.
— Блин, ей надо помыться. Может, чего еще…
— Павлова, сходи к ней. Или кто за ней тут ухаживает? Бобров?
— Соседка Петровна, товарищ капитан.
— Фамилиё?
— Иванова.
— Давай ее сюда, быстро, одна нога здесь, другая…
— Счас, мигом!..
— Хм, ну и запахи здесь. Как будто рота дрыхла. Она одна проживает же? Никого больше? Те беженцы в городе. Так, так.
— Ну, товарищ капитан, она же без ног, так сказать. В туалет особо, наверное, не разъездишься.
— Да-а уж. Как это фильмец назывался? «Старикам здесь не место». Деревня не для инвалидов. Надо отправлять их в спецдом. Павлова, дверь-то открой, пусть проветривается. Пшикнуть бы чем. Тут надо брать не только нервно-паралитический, но и просто освежитель воздуха за полтинник. Вот чем оснащать полицию. Этим и занимаешься…
— Здрасьте.
— Кто такая?
— Я?.. Ну как же? Бобер же говорит…
— Чего? Кто?
— Извиняюся. Участковый Глеб Бобров говорит, что надо, мол. Вот я и пришла.
— Представьтесь.
— Петровна, соседка.
— Черт!
— Извиняюся. Тамара Петровна Иванова.
— Так, гражданка Тамара Ивановна Петрова… то есть наоборот. Короче, сходите к обвиняемой и приготовьте ее.
— Ох, матушки, Татьянку забирают?!
— Тсс! Что за черт. Никто никого никуда не забирает! Язычок-то прикуси, а то… Бобров?
— Петровна, ты воду мне не мути. Давай иди, умой ее.
— Она ишшо не мертвец, чтобы яе умывать-то!
— Ну, полей ей, то-се. Судно там, может. У тебя же за ней пригляд? Так и давай. Быстрее, у нас нет времени разводить тут канитель. Товарищи приехали из райцентра.
— Забирать?
— Да не забирать! …твою мать!.. Для проведения необходимых по закону процедур.
— Ты, Бобров, не выражайся мне тут. Все официально.
— Понял, товарищ капитан. Но с этим народом… мама не горюй. Они же другого языка не понимают. С волками выть — по-волчьи жить… То есть, тьфу.
— Мама мыло в рыло, — не удержавшись прошептала свою поговорку и Валя.
Вася в ужасе накрыл ей рот ладонью.
— Чего там?
И в это время из-под занавесок, которыми была задернута печка, вывалился котенок Гусенок, решивший, что пора уже есть. Женщина взвизгнула. Видимо, Павлова. Мужчины засмеялись. Видимо, капитан Герасименко и участковый Бобров.
— Киса-киса, — засюсюкала женщина прокуренным голоском.
— Чертяка.
— У нее, смотрю, много живности. Кошки, собака. А все жалуются на нищенские пенсии по инвалидности. Разумеется, если такой кагал кормить. Еще небось в подполье пять кошек.
— Или пять беженцев.
— Ха-ха. А что, надо и проверить… Да стой, Бобров, шучу. Хватит нам и тех пятерых. Ну, где там она? У меня еще побег этого Зыка, потом в Храмцове мужик отрубил руку. Из-за чего, Бобров?
— Да-а… Там любовный треугольник. А точнее, многоугольник.
— О-о? — протянула прокуренная женщина.
Вася уже почуял, как от нее прет сладкой парфюмерией, и представил ее накрашенные губы, намазанные глаза.
— Баба, прошу прощения за выражение, щедрая, всем давала направо и налево, мужик ревновал, но хахали его поили, и вроде он ей спускал это дело…
— В смысле? — удивленно спросила женщина.
— Ну, с рук ей сходило, хотя лучше выразиться по-другому, но не буду уже при даме.
— Хм, эта дама такого наслушается за день службы…
— Но вы же сами, товарищ капитан, предупреждали.
— Да не для нее, а тут еще вон эта инвалидка. Потом жалобу настрочит, журналистов позовет. Ухо востро надо держать в наше время, Бобров ты древнерусский.
— Есть. Понял. Так вот. А один повадился аж с райцентра. Военком. И ставить бутылочку не собирается. Леша на дыбки. А та ему: уйду совсем к военкому. Люблю военного, а не тебя, гражданскую вошь. А он ветеринар, Леша-то этот. Вроде малахольный. Ну а тут взыграло. Вколол себе безбольное. Руку жгутом перетянул. Входит. Руку на стол. Гляди, мол, дорогая и любезная, и — хрясь! Отрубил лапу-то, болван. Кровь фонтаном на печку.
— Логичнее было оттяпать что-то другое.
— Бабе голову?
— Ну и Бобров! Ну и мысли у тебя!
— Так… вы ж по логике, мол. Это логика и есть самая.
— Хм, хм… А вы что имели в виду, товарищ капитан? — поинтересовалась женщина.
— Я? Лейтенант Павлова, я вам потом популярно и наглядно объясню.
— Жду с нетерпением.
— Ну, где…
— Можете входить. Только обувь сымите. Да стойтя же! Понатопчите, грязь-то какая на улице.
— Ладно, Петровна, вымоешь.
— Не пушшу! Она сама лучше выедет.
— Бобров, что тут у тебя за цирк, а?
— Товарищ капитан, подразболтались гайки, так точно. Но раз есть такой запрос и приказ в целом, то затянем.
