— Какую такую новую? А? а? — удивилась Валя.
— Такую. Ее же после реставрации в собор привезли, — говорила Татьяна Архиповна. — Два года чистили слои там всякие, что вот за четыре столетия налипли, ну копоть там, свечек, краску других мастеров, так? И я слышала, что Ее теперь и не узнать. Ту-то, прежнюю, я видела еще молодой, когда ездила в город. А сейчас уже приехать да пойти не могу. Даже если и довезет кто на машине, а дальше-то мучения? Там же на крыльцо и не въедешь.
— Пандуса нет, — машинально заключил Вася, напряженно думая о своем.
— Да.
— Я Матушку видала, — тихо и робко сказала Валя.
Лицо Татьяны Архиповны озарилось.
— Правда?
Та кивнула.
— И что же? Так и есть? Другая уже? Говорят… больно суровая?
— Не-а, та же, — ответила Валя.
— Но… как же? Писали даже, что не то выражение… лик изменился до неузнаваемости. Как будто она сердится за что-то.
— Она как была красивая, такой и осталася, — сказала Валя.
— Хм, странное дело…
— Вы, тетенька, красивой ее и вышивайте, — посоветовала Валя.
Вася с тоской смотрел в окно. На улице все шел дождь.
— Когда же кончится, — бормотал он.
— А хотите — телевизор включите. Он, правда, барахлит, чего-то там менять надо.
— Да? — заинтересовался Вася.
— Только сперва… — Татьяна Архиповна замялась.
— Чиво, тетенька? — спросила Валя.
— Ну… может, дровишек со двора в сени принести, — ответила Татьяна Архиповна, жалобно взглядывая на Валю.
Та тут же сообразила и кивнула Васе: мол, иди.
А Вася не понял сразу, сбитый с толку мыслями об участковом, да вот еще о починке телевизора.
— Пойдем вместе, — сказал он.
— Ой, Фасечка! — воскликнула Валя. — Иди один.
— Ты снова филонишь?
— Мне здесь надо быть, — сказала Валя.
— Зачем? — спросил Вася.
— Ой, Фасечка! — воскликнула Валя. — Ну для помощи.
Вася мгновенье сосредоточенно смотрел на нее, повернулся и вышел. Надев плащ, он отправился за дровами и, наверное, час таскал их в сени. Появилась Валя с ведром, шмыгнула на задний двор.
— Вот и просралася тетенька, — весело сказала Валя, возвращаясь с порожним ведром.
Она оглянулась, шагнула к углу дома и поставила ведро под струйку дождевой воды.
— А хорошо здесь, Фасечка, — сказала она.
— Нам надо дальше, — ответил Вася, всходя на крыльцо с охапкой дров.
— А я бы так и осталася.
— Судно подносить-относить?
— Так, Фасечка, тетенька сердечная очень, как наша Мартыновна. А в себе мы не судно-то таскаем? Только и делов, что выбросить. Что у меня, что хоть у тебя, а что и у епископа.
— Хых-хы, что и у патриарха с президентом, — подхватил Вася. — Прямо равенство и братство. Тут и возникает вопрос, как же это ваш конструктор не включил на полную катушку воображение-то?
— Какой конструктор? — не поняла Валя.
— Ну, сами же говорите: мол, человек создан по образу и подобию, так? — говорил Вася, сгружая дрова в потемках сеней и принимаясь их класть в поленницу. — Что, с судном он тоже, конструктор-то создатель? А мы теперь мучайся. Сколько проблем у женщины из-за этого. А если взять по всей стране? Сколько всяких там богаделен, приютов, больниц, где торчат калеки, инвалиды, дауны, ходят под себя, на них няньки орут, санитары трясут за шкирку. Я валялся со сломанной ногой. Черт, ну и морока, зараза, легче подохнуть сразу.
— Ой, Фасечка, что ты говоришь-то, что говоришь?
— Что думаю, то и говорю. И так оно и есть. Тело человека — уже наказание. И если у творения есть тело, то, значит, и у творца? Какое оно? Что это вообще такое? А если нет, то значит, человек создан не по образу и подобию, а вылез из обезьяны. Мне все равно. Хоть из кита… Ты руки не забудь помыть, — предупредил Вася.
Когда включили телевизор
Когда включили телевизор, выяснилось, что по экрану идут полосы и проступает сыпь, словно люди там заболели скарлатиной. Вася спросил, нет ли отвертки. Татьяна Архиповна ответила, что там, в ящичке в серванте у Вити отвертки, изолента и кой-какой инструмент. Вася все достал и, включив настольную лампу, потому что свет люстры был тусклый, приступил к починке.
Татьяна Архиповна сказала Вале, что уже пора и ужин собирать. Вместе они отправились в кухню.
На ужин была гречневая каша с маслом и солеными огурцами, чай, баранки. Трапезы Татьяны Архиповны были скудными.
После ужина Вася еще немного повозился с телевизором, вышел на улицу, спросив, где лесенка, чтобы достать антенну, поправил антенну — и картинка стала ясной, звук отчетливым.
— Батюшки! — обрадовалась Татьяна Архиповна, всплескивая руками.
Вася держался гоголем, посматривал свысока на Валю, а та глядела на него с восхищением. Сели смотреть фильм. Это был испанский фильм про девочку, подсыпавшую отцу, потом бабке, потом тетке яд. На самом деле яд оказался просто содой. Но отец умер прямо в постели с любовницей. Остальные остались живы. Да, бабке она так и не подсыпала «яда», спросила: мол, не хочется ли ей помереть? Ведь имеется и средство хорошее — яд. Бабка уже не говорила, не ходила, сидела в кресле-каталке и только смотрела, кивала, улыбалась. На вопрос деточки она ответила отрицательным покачиванием головы.
— Вот проныра-то, ху-гу! — поделилась впечатлениями Валя.
— Забавная девочка, — сказала Татьяна Архиповна печально.
А Вася вспомнил один эпизод своего детства. Одноклассник Генка Трофимов принес с дачи целый веник мяты для матери, кто-то посоветовал ей пить. А потом, через месяц примерно, поинтересовался, не болит ли живот у матери? Почему он должен болеть? Ну от мяты. А что мята? Да то! Его младший брат признался, что спустил на веник несколько раз…
Да, тот малый был оторва. Родичи были вынуждены сдать его в спецшколу. Он и там норовил всех и все проткнуть своим гарпунчиком, даже и мальчишек, наскакивал и на училок. Сперма в нем бушевала. И позже он сел по-настоящему за изнасилование водителя троллейбуса, женщины, спешившей по пустой улочке ранним утром к своему троллейбусному парку. После отсидки он держался месяца четыре, потом затащил школьницу в отживающем свой век дачном поселочке в пустующий домик, в погребец, и держал ее там три дня, поднимаясь на свет, как говорится, божий подкрепиться, отлить. Уходя, сверху наваливал старых матрасов, и никакие крики были не слышны. Спьяну проговорился родному брату, что, мол, у него медовый месяц с запретной запертой телочкой. Почуяв неладное, Генка проследил за ним — и накрыл. А увидев, в каком состоянии девчонка, безжалостно сдал брата. Да уже и бесполезно было бы все скрывать. Тот кинулся в бега, да был сразу перехвачен… Ясно, что никакая тюрьма не могла унять этот пожар природы, эту яростную весну в одиночной камере, как пел Летов.
