— Да какое мне сейчас дело до всего этого, — проговорил Вася, пытаясь потянуться.
И скамеечка не выдержала и рухнула под его тяжестью. Чертыхаясь, Вася встал. Надо было куда-то шагать. Куда? Да все равно. И он пошел, понурясь, с погасшей лампой в руке. Сейчас ему нужна была не абстрактная какая-то там свобода, а Валя, дурочка с Соборной горы. Вася хотел ее найти. Совсем не потому, что с нею было бы проще выбираться из этой страны. Напротив, труднее. Но… Вася уже не мог ее оставить. Да! Эту дурочку с прозрачно-карими доверчивыми глазами.
Неожиданно он вышел на дорогу. Она шла от кладбища. Постояв, Вася двинулся по ней уже как сомнамбула, зомби. Но нет, на самом деле он определил, что дорога идет в нужном, как ему мерещилось, направлении. По дороге проще идти, чем по травам и кустам. Прошлогодние травы хоть и полегли, но цеплялись, спутывали ноги. Внезапно Вася понял, что уже светает. Да, увидев — увидев дом и реку внизу. Река! Это была она. Значит, не все потеряно. Река приведет к тому лесу, где осталась лодка. Только надо было определить теперь, в какую сторону по реке идти. Вася стоял и смотрел на реку, дом. Но что за дом? Хутор какой-то?
Внезапно Васе пришла мысль, что и Валя могла выйти сюда, к этому единственному в ночи жилью. Это было как-то просто, не в духе тридцать второго воображения, — но, может, как раз, в духе семьдесят второго — в духе высшей, как говорится, простоты.
Удивительно, но Вася, понимавший, что светиться в его положении опасно, взял и пошел к дому. Точнее — потащился. Ноги он еле передвигал. Полупальто на нем обвисло, мокрое от дождя. Вязаная большая шапка сползала на глаза. Башмаки были мокрые, грязные. Лампа ударялась о ногу. После сидения на кладбище его била мелкая дрожь. Вася озяб изрядно. Из-под плетня вдруг выкатилась с лаем белая ушастая собачка. Вася посмотрел на нее и продолжил свой путь. Он открыл калитку, взошел на мокрое крыльцо. Постоял еще в нерешительности. Но дождь припустил сильнее, и Вася вытянул руку и постучал. «Тук-тук-тук!» Собачка прыгала на ступени, тут же с визгом соскакивала, лаяла. Вася снова постучал. Стоял, ждал. Никто не открывал. Вася опустился на корточки, привалившись спиной к двери. По крайней мере, здесь, под навесом, можно было переждать дождь. Только мешала вертлявая и голосистая собачка. Откуда-то ей отвечали и другие собаки. Наверное, здесь не хутор, а целая деревня.
Но у Васи просто уже не было сил куда-то идти. Никаких сил не осталось. Ноль сил, ноль мыслей, ноль, ноль, ноль всего. Ничего. Пусто. И он впал в забытье на этом крыльце.
Разогнался на велосипеде… а педалей нет, а вот обрыв… эй! аа! Огромная долина… Но, пролетев, плавно приземлился. Посреди долины какой-то объект… Какое-то живописное сооружение… Не поддающееся определению. Вот. А дальше — дальше цветущие белым деревья. И огромные разноцветные букеты, величиной с эти деревья, ого. Ветер! Несколько букетов валятся. Появляются женщины, маленькие, как мотыльки. Поднимают кое-как букеты, упираются, толкают руками. Летит дятел в чисто-белом оперении. Из его клюва вырывается парок дыхания. Да, холодновато. Чистый дятел с кровавой шапочкой летает туда-сюда. Потом стучит. «Тук-тук-тук!»
— Тук-тук-тук!
Вася распахивает глаза. Кто-то толкает его в спину. Собачка, пристроившаяся тут же, возле Васи, взвизгивает и, вспомнив о своих обязанностях, принимается лаять, но как-то неубедительно. Вася встает, отступает на шаг. Дверь — дверь со скрипом открывается шире, шире. И в сером свете тусклого дождливого утра видно заспанное, но какое-то чисто-прекрасное лицо с прозрачно-карими глазами, выпуклыми губами. Вася молча глядит — и не удивляется.
Губы размыкаются.
— Фа-а-сечка…
Вальчонок льнет к Васе Фуджи
Вальчонок льнет к Васе Фуджи, теплая со сна, поразительно живая, какая-то ясная и премудрая. Ее упругие нежные губы касаются холодной щеки Васи, подбородка, уже пробитого короткой невидимой щетиной.
— Ой… Укололася.
Валя тихо хихикает. От ее щек, волос пахнет печным дымом, деревенским уютом. Вася млеет еще пару секунд и наконец приходит вполне в себя и отталкивает дурочку.
— Ты здесь?!
— Аха, Фасечка, — отвечает с улыбкой она.
— Проклятье! Я тебя всю ночь ищу.
— Ой, Фасечка… Я чичас, — просительно говорит Валя и быстро сбегает по крыльцу и спешит к дощатому туалету в огороде.
Вася успевает заметить на ней какой-то цветной халат, синюю телогрейку, остроносые черные калоши.
Через некоторое время она возвращается. Щеки ее сияют.
— Ну чиво ты? Заходи в хату, Фасечка.
— Погоди. Что это за дом? Чей?
— Ай, ну тети Татьяны.
— Какой еще…
— Такой, Фасечка. Пошли, пошли, ты же совсем захолонутый.
И она подталкивает Васю вперед. Тот и вошел в сени, а потом в дом.
Вася хозяйки не увидел и залез на печку, еще теплую со вчерашней протопки, раздевшись до трусов по Валиной воле, она с него и буквально сдирала сырую одежду. Кинула потом ватное одеяло. И Вася свернулся кренделем, сотрясаясь еще долго так, что чудилось и кости бряцают. А Валя его одежду развешивала у печки. Он бормотал, что не понимает, как это она тут всем распоряжается, что, мол, скажут хозяева, где они вообще? Валя отвечала, что уже все рассказала о нем тете Татьяне и та переживала, что Вася где-то в лесу в непогоду. А сейчас она сама спит, потому что у нее бессонница, по ночам она шьет, а потом полдня спит. Произошел такой сбой в организме, и все, ничего не попишешь. Васе это было на руку. Да, да, дд-да-ддддд… И он еще трясся на печке, пытался что-то выведывать у Вали… Но уже язык не поворачивался. Уже нет. Уже да…
Лицо известное, но при этом ласковое. Как ее зовут? Это же… это же… ну, мать очень знаменитого полководца-летчика… нет, космонавта. Юрия Алексеевича. Мать Гагарина. Она ничего не говорит. Морщинки у глаз. Смотрит. И вдруг поднимает руку. Поднимает. Тянется к моему лицу. Да, к моему, а к чьему же еще? Кто тут есть? К моему. И вот ее пальцы касаются моих губ. Они на моих губах. Проникают к зубам. — И она надавливает на зубы. Так!.. Мой страх сменяется… сменяется неясной какой-то… ага… радостью. Над головой престарелой женщины проступают звезды и силуэт человека. Колонны вокзальные, что ли. Зал ожидания. Голоса…
Щелк, щелк.
Сколько уже раз пытался это сделать, да. Пытался? Сделать? Да? Ну, это… вот проникнуть. Куда? Туда, на верхние этажи.
Да?
Попытки заканчиваются ничем: пустотой. Однажды вон уперся в небеса — глиняный купол, правда, там вырисовывался люк, ведущий дальше, но я так и не сумел им воспользоваться почему-то… вот дерьмо-то… зараза…
Ну, так давай! В этот раз получится.
Щелк. Иду по дороге, обгоняю путника — и взлетаю. Путник неожиданно тоже. Ого! Это случается редко, обычно все только смотрят. Резко сворачиваю и падаю, паря, в долину. Какие-то римские руины, пустые арки. Тот прохожий где-то затерялся.
