— Тот, с фотиком? — спросила Валя и тоже начала подхихикивать, глядя на Васю.
Вскоре они смеялись на два голоса. И вдруг Вася оборвал смех.
— Вот дерьмо… зараза…
А Валя еще продолжала смеяться, захлебываясь, тряся вьющимися локонами.
Вася озирался с опаской на окно, потом встал и вышел. Походив где-то, вернулся. Валя все еще смеялась.
— Да замолчи ты уже! — потребовал Вася.
Валя взглянула на него и зажала себе рот ладонью, продолжая хихикать.
— А телефон у этой невесты оказался невыключенным после последнего разговора, — проговаривал вслух свои тревожные мысли Вася. — Проклятье. И ее жених все слышал. Их шашни — да и ладно бы. Но и разговоры с нами, со мной. Это засада. За нами могут идти по следу. Он обязательно наведет, зараза. Да и если самого Никкора прижмут к стене, он сразу расколется, сдаст с потрохами. Надо отсюда выметаться. Вот что! — Он решительно посмотрел на девушку, разомлевшую от печного тепла, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами.
В тепле от нее, от ее одежды пахло затхло. Видно, она давно не мылась. Но, правда, Вася привык к этим тяжелым запахам. Да уже и отвык, пока добирался до этого города. Воля — как воздух, дышишь и не замечаешь. Но разве это воля? Еще нет, еще нет. Воля впереди.
— Нам надо уходить, — сказал Вася.
— Да, — тут же согласилась Валя. — Здесь тьма, тьма, тьма. Пойдем туда, где белые ночи.
Вася встал, взялся за рюкзак, позаимствованный на одной остановке, и сказал, что бумагу оставит, обменяет ее на одеяло. Он вытащил рулон проклеенной полиэтиленовой пленкой бумаги, который оказался в этом рюкзаке у какого-то дачника на остановке, и, стащив с железной койки ватное одеяло, сложил его и сунул в рюкзак.
— Больше ничего брать не будем, — сказал он.
— А лампу? — спросила Валя.
— Ладно, — согласился Вася.
— И ножик, — добавила Валя.
— Ок! — ответил Вася.
— Ты мне — я тебе, — сказала Валя. — Но что ты им оставишь?
— Как что, бумагу.
— Бумагу?.. Стены оклеивать?
— Что хотят, то и пускай делают, хоть поэму пишут.
— Иих, — вздохнула глубоко Валя и вдруг твердо сказала, что этого мало.
— В смысле?
— Мало-мало-мало. Мыло-мама-раму-рыло… Хи-хи. Я им оставлю шарф.
— Ты что, дура?
Валя пожала плечами.
— Наверное.
Вася смотрел на нее.
— Без спросу ничего не трогай, так говорила Мартыновна, — объяснила наконец свою позицию Валя.
— Хых-хых-хы-хы! — засмеялся безудержно Вася. — Хыхыхыхы.
— Кроме шуток, правда говорила.
— Так говорил Заратустра! — выпалил Вася.
— Да-а-а? — переспросила Валя. — Какой еще…
— Немецко-персидский придурок.
— Хорошая кличка, — одобрила Валя. — Не то что наш Мюсляй. Уж он-то чужого не упустит. У него не руки — магниты даже на бумажные деньги: все липнет. Он подчистую обобрал Генерала. И нас обдирал как липок. Страшенный зверь. Спаси-оборони, Матушка-заступница.
— Ага… жди, оборонит…
— Типун тебе на язык, как говорит Мартыновна.
— Если б только типун — да и ок, я согласен. Но они сразу руки заламывать, наручники, в кутузку… в обиде за бога на нас с Бакуниным.
— Твой дружок?
— Хых-хыхы!.. Да, так, знакомый один. Ну хорош, пошли… Да не разматывай свой шарф.
— Я без того не пойду.
— Хыхыхы!..
— Проси — и воздастся, а без спросу…
— Слышал, слышал. Так говорил ваш Антизаратустра. Ну, я не знаю… Хочешь — оставайся.
— Нет, я с тобой, — поспешно сказала Валя, снимая длинный шарф и кладя его на стол.
— Так шарф забери! На улице не май.
— Нет.
— Вот же черт!.. Ладно… Тут у меня есть сколько-то… одолженного у Никкора.
И Вася полез в карман, достал бумажные деньги. Мельче сотенных бумажек не было. И Вася решил, что за старое драное одеяло и тупой ножик — это слишком дорого. Тогда они взяли и лампу. Вася смотрел на рулон бумаги и бормотал:
— Надо забрать…
— Зачем?
— От дождя укрываться. Ты знаешь, в Японии вообще дома из бумаги.
Валя засмеялась.
— Не веришь?
— Откуда такое взял?
— Да я про Японию все знаю. У меня и кличка — Фуджи.
— А! Вот! — воскликнула Валя и сделала такое движение руками, как будто ловит что-то в воздухе.
Ловила — и поймала.
— И еще неизвестно, куда лучше ехать, — сказал Вася. — На юг в Украину или на восток к японцам.
— В белые ночи, — ответила Валя.
— Чего?.. На север? Там холодина собачья. Да и все та же Рашка грязная и зачумленная рабством.
В это время послышались шаги. В вагончик заглянул давешний мужик.
— Ну че? Все у вас тут на мази? О, печка тянет. Молодцом. Чаек можно вскипятить в чайнике. Вот, я принес. И заварки прихватил с хлебом и сахаром. — С этими словами мужик поставил на печку чайник с водой, положил на стол кулек с сахаром и батон. — Кружки вон. Так… А что это? — спросил он, указав на рулон бумаги.
Вася замялся. Валя ответила:
— Для поэмы!
Мужик внимательно посмотрел на нее, щурясь, сдвинул камуфляжную кепку на затылок, обнажая лоб, переходящий плавно в лысину, и тихонько присвистнул.
— Так вы батраки или поэты?
И тут Вася ответил:
— Вольные стрланники.
Мужик не смог удержаться и засмеялся.
— И хто? — спросил он сквозь смех.
Вася собрался с духом, чтобы не картавить, но вовремя нашел синоним:
— Путешественники.
— Вольные? — уточнил мужик.
Вася хотел ответить утвердительно, но вдруг задумался, задумался и ничего не сказал. Зато сказала Валя:
— Калики мы перехожие, дяденька.
Мужик снова засмеялся.
— Оно и видно! Завали меня буина.
— Кто такой? — тут же навострилась Валя.
— Буина-то? — спросил мужик. — А еще узнаете. Ох, ну, бляха-маха, цирк. Лады. Ужинайте и смотрите тут не очень раскочегаривайте печурку-то, а то и петух ночной закукарекает.
И он ушел. Чайник стоял на печи да шипел, и они решили все-таки почаевничать, а потом уже и отправляться в путь-дорогу.
— Что ты там про калек объясняла? — вспомнил Вася.
